Придворный библиотекарь

Имя этого музыкально-исторического деятеля с завидной регулярностью встречается в биографиях разных композиторов. Здесь — поддержал, там — помог, тут — достал ноты, там — сделал заказ… Деятельность, казалось бы, незаметная. Трудно представить, но, если бы не он, не было бы поздних симфоний Моцарта и Гайдна, а юный Бетховен направил бы «композиторские стопы» совсем в другом направлении. Отдавая должное наставнику, Бетховен посвящает ему важнейшее сочинение, от успеха которого напрямую зависело будущее молодого композитора. Кто же он, этот «серый кардинал»?

Не такой уж и «серый». Потомственный аристократ, сын личного врача императрицы Марии Терезии, дипломат, полиглот, статский советник, директор Государственной комиссии по образованию, префект Императорской библиотеки и создатель первого в мире карточного каталога. А ещё — страстный музыкант-любитель и ценитель старины. Знакомьтесь: барон Готфрид ван Свитен.

Сохранившийся портрет ван Свитена подобен аверсу ценной монеты. Гордый профиль, мощные брови, нос с горбинкой, подбородок, выдающий человека уверенного и обеспеченного, царственный взгляд. Ему с детства везло. Происхождение и общественное положение отца обеспечили должное образование, дипломатическая служба в Брюсселе, Париже, Варшаве и Берлине укрепила личную статусность. Оставалась маленькая деталь в виде небольшой слабости: любви к музыке

В этом Готфрид ван Свитен был фигурой едва ли современной. Речь не идёт о собственных композиторских опытах, хотя были и такие: как-никак на счету любителя три комические оперы и десять симфоний в новомодном стиле. Речь о другом: в то время, как все в одержимом запале революционных идей прислушивались к веяниям современности, ван Свитен жаждал покоя, учёности и старины.

Проведя несколько лет в Берлине в должности австрийского посла, он приобщился к почти неизвестной в Австрии, но ещё не забытой в Германии музыке позднего барокко на примере сочинений Иоганна Себастьяна Баха и Георга Фридриха Генделя. Интересовался и музыкой поколения «между барокко и классицизмом» — сыновей Баха и иже с ними, писавших в серьёзно-возвышенном стиле. Собрав охапку интересующих его партитур, барон по возвращении в Вену стал пропагандировать искусство «старых мастеров».

Как позже выяснится, кружок ван Свитена, который в Вене посещали и Моцарт, и Гайдн, и молодой Бетховен стал едва ли не краеугольным камнем в мироощущении каждого из упомянутых классиков. Без знакомства Моцарта с ораториями Генделя, не было бы чудес знаменитого Реквиема, а Гайдн без подачи ван Свитена, возможно, никогда бы не написал оратории «Сотворение мира» и «Времена года»

Ну, а Бетховен?

Барон как-то по-особенному ценил молодого композитора, нередко оставлял после собраний у себя, предупредительно прося захватить ночной колпак, что означало фортепьянное музицирование до глубокой ночи. Ван Свитен любил перед сном послушать прелюдии и фуги из «Хорошо темперированного клавира» Баха, а кроме Бетховена в те времена мало кто мог похвастаться знанием всего цикла наизусть. А ещё слушали и изучали те самые старинные партитуры и трактаты, которые ван Свитен приобрёл в Германии.

Отныне и навсегда Бетховен сохранит какую-то фундаментальную верность великим предшественникам: Гендель, Бах-отец, а из сыновей — Карл Филипп Эммануэль, восторгавший страстностью и эмоциональностью. А ещё — скрытое от посторонних глаз желание прослыть не только современным новатором, но и продолжить линию «учёных» композиторов, досконально переняв тонкости безвозвратно ушедшего архаического (как тогда казалось) искусства барочной полифонии. Об этих помыслах молодого Людвига ван Бетховена знали немногие, точнее — лишь один человек. Готфрид ван Свитен. В благодарность за вложенные в руки, душу и сердце знания Бетховен посвящает Первую симфонию именно ему, «простому» служителю «обычной» придворной библиотеки.