«Как уст румяных без улыбки, Без грамматической ошибки Я русской речи не люблю…» Этими строчками из «Евгения Онегина» мы любим прикрывать свой орфоэпический или орфографический конфуз. И, конечно, припоминаем Пушкину его грешки в орфографии и пунктуации.
Но ошибки поэта — каждая со своим лицом.
Во-первых, то, что нам сегодня кажется ошибкой, в пушкинскую эпоху было нормой. Если знать, что тогда была не постель, а постеля, не покажется странным, что в «Медном всаднике»: «Нева металась, как больной В своей постеле беспокойной», как и то, что Онегин еще в постеле читал записочки от соседей. В постеле, с «е», а не «и» на конце: поэт прав, все по учебнику его времени.
Во-вторых, Пушкин грешил против правил, вводя в стихи живую народную речь. Например, в первой редакции «Кавказского пленника» его герой «остановлял взор» на горных вершинах. Редактор сказал: так нельзя. Поэт подумал — и получилось: «Вперял он любопытный взор На отдаленные громады Седых, румяных, синих гор». А в стихотворении «Буря» были слова: «И ветер воил и летал…». Что это за «воил»?! Это — форма глагола «выл», живая и естественная по мнению автора, но грамматически неверная. И Пушкин к следующему изданию исправляет ошибку, ставя в начале строки: «И ветер бился и летал».
В-третьих, Пушкина иногда подводили другие языки. В «Полтаве», например, один из героев «был отказан» — по-русски так не скажешь, надо: «ему отказали». А по-французски можно быть refusé — «отказанным», а точнее «отвергнутым».
За что Александру Сергеевичу все же придется ответить, так это за типичную ошибку наших дней: большинство стало делать что-то по приезду, по окончанию, а не по приезде, по окончании, как положено. Началось все с Пушкина — в «Истории Петра» царь узнал новости о шведах «по приезду» в Торуньскую крепость. До Пушкина (и долгое время после) таких «безобразий» не было.