Заколдованный мальчик

Шведская сказка «Путешествие Нильса с дикими гусями» (в советской адаптации — «Заколдованный мальчик»). 1960–1970-е годы — пожалуй, самая счастливая, полнокровная и выразительная пора в советской киномузыке. Буйство стилистического разнообразия, оркестровых красок, ещё живы традиции большой русской музыки: Римского-Корсакова, Чайковского, Глазунова, Лядова. Я бы назвал это живописно-художественным симфонизмом. Совершенно очаровательная музыка.

Главный философский вопрос анимации: что первично — изображение или музыка? В игровом кино композитор пишет под уже отснятый материал, подстраиваясь под картинку. В мультипликации же часто бывает наоборот. Количество выразительных средств, действия и драматургии на метр плёнки здесь значительно выше, чем в игровом кино.

Поэтому в мультфильме композитор, даже при всём желании, не может отразить в музыке каждое движение или драматический поворот. Мне кажется, в случае «Заколдованного мальчика» сначала было создано масштабное музыкальное полотно, а уже потом режиссёр монтировал изображение под него. Эта музыка, даже исполненная отдельно — без кадров, — сохраняет всю свою красоту и самодостаточность. Кажется, тематического материала здесь хватило бы ещё на три-четыре фильма.

Неизбежно напрашивается параллель с американским кинематографом. Сравнивая работы того периода, понимаешь: прелесть нашей музыки — в глубине, во внутренних смыслах. Американская же всегда стремилась (и стремится) подчёркивать внешние признаки. Я давно заметил: в Голливуде, чем значимее образ, тем громче музыка — шире амплитуда, мощнее оркестр, выше динамика.

У нас — наоборот. Чем пристальнее мы всматриваемся в героя, тем тоньше, сосредоточеннее и индивидуальнее становится музыка. Она показывает мир через него, а не создаёт громкий пафос. И в этом, мне кажется, ментальное отличие нашего киношного симфонизма от американского.