«Попрыгунья»

В Театре имени Вахтангова на Симоновской сцене вышла премьера спектакля Айдара Заббарова «Попрыгунья». Среди рассказов Чехова этот, пожалуй, чаще других вызывает интерес театра, — многие, наверное, помнят один из последних спектаклей Марка Захарова, к сожалению, не самый удачный, был как раз по рассказу «Попрыгунья». 20 страниц текста, прочесть можно за час, спектакль в Вахтанговском театре без антракта идёт без малого два часа.

В театре, оказавшемся сегодня в непростом положении, несмотря на обилие площадок — их сейчас у Вахтанговского целых шесть, — в том, что касается выбора режиссёров, разборчивы. Приглашение Айдара Заббарова как раз понятно, — за последние несколько лет недавний выпускник гитисовской мастерской Сергея Женовача прочно вошел в число тех, с кем связывают большие надежды. Он успел поставить спектакли в «Современнике» и в МХТ, причём отзывы везде были хорошие и каждый раз, адресуя режиссёру добрые слова по поводу очередной премьеры, кто-нибудь добавлял: мол, если первые спектакли так хорошо у него получаются, дальше наверняка будут ещё лучше. Так что в Театре Вахтангова были основания рассчитывать на хороший спектакль, да ещё и по одному из лучших рассказов Чехова.

К сожалению, наши молодые режиссёры, как мне кажется, не отличаются тем, что, наверное, можно назвать чувством ответственности, понимания, что молодой, начинающий режиссёр, даже если в его солдатском ранце уже 2-3 или даже больше хороших, но в еще большей степени многообещающих спектаклей, не имеет права на провал. Вернее, на провал он, как любой режиссёр, имеет право, а вот на недопридуманный спектакль, не имеющий внятного решения, где роли не разобраны, — вот на такую недоделанность, то есть то, что можно назвать профессиональной неряшливостью, — вот на это он точно не имеет права. А на спектакле, к сожалению, вопросы возникали не раз. Первый вопрос появился даже до спектакля, когда я прочитал слова режиссёра на сайте театра — о том, что он нашел в рассказе момент, ради которого «стоило придумать этот спектакль… В финале, когда Дымов заболел, к нему, гениальному врачу, приехали все его коллеги. День и ночь они дежурили у постели больного». Режиссёр «увидел <в этом> настоящее братство, сплочение людей перед бедой, людей, которые оказались в доме Дымова по любви, по зову сердца. Для меня, — пишет Айдар Заббаров, — это самое ценное».

Я подумал: как на такой мысли, на детали, возникающей на последней странице рассказа, можно построить спектакль? Оказалось: и невозможно. Трудно сыграть гениального врача, если режиссёр начинает спектакль приёмом больных, которые идут нескончаемым потоком под заученные до автоматизма реплики Дымова: проходите, раздевайтесь… Какой гениальный доктор? — тут подёнщина, то, что как раз и позволяет героине Ольге Ивановне увлечься художником, бросив и позабыв на какое-то время о муже. «Проходите, раздевайтесь, следующий…» Где же тут великий врач? Да хотя бы доктор Чехов, который великим доктором не был, но, говорят, был выдающимся диагностом, а для этого, конечно, к каждому пациенту надобен индивидуальный подход. Ян Гарахманов лишен возможности сыграть великого человека — а именно так, напоминает режиссер, Чехов изначально собирался назвать рассказ. Что сказать о героине, которую играет Евгения Ивашова? Для краткости: актриса должна сама знать свои достоинства и свои недостатки и пытаться представить достоинства в выгодном свете. Если режиссер такую возможность не даёт, надо научиться бороться за свои права, — примы Вахтанговского театра это умеют. Режиссер и тут не даёт актрисе пространство, чтобы сыграть развитие героини.

Что ещё? Надо же и похвалить спектакль за что-то. Хорошо, что есть, за что.

Отдельное удовольствие доставляет игра Карена Овеяна, которому досталась вроде бы неглавная роль коллеги главного героя Дымова доктора Коростелёва. Во время обеда у Дымова Коростелёв становится свидетелем и невольным участником встречи любовного треугольника — Дымова, его супруги Ольги Ивановны и художника Рябовского. Неловкие паузы, понятные при таком стечении обстоятельств, самое интересное — следить за игрой Овеяна, игрой, вызывающей в памяти мимику и пластику актеров немого кино, современного описываемым у Чехова в его рассказе событиям, впрочем, лишенной утрированности и с течением времени кажущейся карикатурности — в том, что касается немых фильмов. Тут речь — о той почти позабытой и такой прекрасной подробности актерского существования, с которой другим участникам спектакля, к сожалению, не повезло.