Василий Кандинский.«Композиции»

«Сумерки надвигались. Я возвращался домой, — вспоминает Василий Кандинский. — Настроение было меланхолическое». Он вошёл в комнату и увидел перед собой неописуемо прекрасную, проникнутую внутренним горением картину. Он приблизился к загадочному шедевру. Это была его картина, но она просто стояла вверх ногами. И тогда он понял: предметность вредна и картинам, и душевному состоянию.

В студенчестве он был в этнографической экспедиции в небольшом селении. Там жили удивительные люди — зыряне. Поражали их дома, расписанные яркими узорами. Стены, окна, двери, мебель — всё было наполнено каким-то чудесным сверканием. «Узоры, — говорили зыряне, — это песни, которые помогают не унывать и работать быстрее и веселее». Действительно, краски пели. «Живопись обступила меня, и я вошёл в неё».

Однажды в Мюнхене он случайно попал на скандальный концерт скандального Арнольда Шёнберга. Публика возмущалась, а Кандинский понял: он нашёл то, что искал, и того, с кем можно размышлять. Он пишет композитору восторженное письмо: «В своих произведениях вы осуществляете то, к чему я стремлюсь. Собственная жизнь отдельных голосов в ваших сочинениях — это то, что я надеюсь найти в живописной форме. Нам понятен путь диссонансов.

Они подружились. Почти каждый день писали друг другу подробные письма о самом сокровенном, о личном. Кандинский — элегантный, одетый всегда по последней моде; а Шёнберг — нервный, застенчивый, всегда плохо одетый. Кандинский всегда уверен в себе, блестящ; Шёнберг никогда не смотрит в глаза человеку: ему неловко. Кандинский слишком импульсивен, слишком подвержен настроениям; Шёнберг спокоен и тих. Противоположности сближаются — в этом их очарование. Но главное, что сближало их, конечно, взгляд на искусство. «Абстрактное искусство создаёт рядом с реальным миром совсем новый мир, который подчиняется космическим законам».

«Живопись — грохочущее столкновение миров». Кандинский делится впечатлениями. Он был в опере — слушал «Лоэнгрина» Вагнера — и вдруг увидел музыку:

«Скрипки, басы воплощали в моём восприятии всю силу и мощь Предвечного часа. Все мои краски, бешеные, почти безумные линии плясали передо мной. И я понял: существует духовная связь между цветом и звуком, цветом и движением — фантастическое соединение звучащих оттенков».

«Когда я начинаю рисовать, — говорил Кандинский, — мне кажется, что я внезапно прыгаю в глубокие воды, и я не знаю, смогу ли я выплыть и вообще умею ли я плавать».

«Ваши картины, — писал Шёнберг, — произвели на меня огромное впечатление. Они стоят перед моими глазами, словно сновидение, которое когда-нибудь мне приснится».