Таинственный гавот

Пьеса, о которой пойдёт речь, невероятно популярна. Откройте любую хрестоматию классической музыки или сборник для начальных классов учащихся детских музыкальных школ — увидите её. Она повсеместно звучит в исполнении оркестра, ансамбля, инструментального дуэта, фортепиано соло… Она как красивая виньетка, подтверждающая подлинность старой любимой картины и её художественную ценность. Есть лишь маленький нюанс: тот, кому она приписывается, никогда её не сочинял

7 ноября 1932 года, в пятнадцатую годовщину Октябрьской революции на сцене Ленинградского театра оперы и балета состоялась премьера балета «Пламя Парижа». В стране строящегося социализма были в чести параллели с Францией конца XVIII века, свергнувшей монархию и поднявшей на знамя победы лозунг: «свобода, равенство, братство». Композитор Борис Асафьев сочинил партитуру, в которой музыкально сталкивались два мира. Один — времён старой королевской Франции с традиционными менуэтами, сарабандами, гавотами и прочими «парчовыми» реверансами. Другой — стихийный, напористый, с революционными песнями и энергичными маршами. Всё вместе, по замыслу автора, должно было составить музыкально-исторический роман, реконструирующий культуру Франции XVII и XVIII веков. В этих целях Асафьев частично использовал музыку предшественников — Гретри, Госсека, Мегюля, не обошёл вниманием знаменитые Карманьолу и Марсельезу. Для придания же аутентичности дворцовым сценам обратился к музыке времён Людовика XIV и главному композитору той поры — Жану-Батисту Люлли, процитировав в одной из сольных вариаций его «Гавот».

Три столетия назад элегантный, спокойный, изящно-грациозный танец под названием «гавот» пользовался особой любовью. Выросший из сельских хороводов, он получил аристократическое воспитание при дворе, а вместе с ним — степенность и учтивость. В каком-то смысле гавот как жанр и Жан-Батист Люлли как композитор — неразрывны, поскольку именно прыткий и ловкий «итальянский француз», руководитель музыкальной империи французской столицы, оказался первым, кто торжественно ввёл гавот в мир оперных и балетных спектаклей. Кажется, Люлли испытывал к этому танцу некоторую слабость, сочинив целую охапку гавотов. В числе самых известных — Гавот ре минор, с достоинством прошагавший сквозь столетия и ко временам Асафьева ставший стойким олицетворением королевской Франции.

Почему такая известность пала именно на эту пьесу — неведомо. Но по публикациям последней трети XIX века мы определённо знаем, что издательский рынок уже тогда был заполонён многочисленными транскрипциями «Гавота», в заголовках именуемого не иначе, как «знаменитым». Думается, мы так никогда не узнали бы правду, если б не возникшая во второй половине прошлого столетия тяга к старой музыке и изучению старинных нотных фолиантов. Выяснилось: то, что десятилетиями называлось «Гавотом Люлли» — подделка. Точнее — переделка пьесы для виолы да гамбы и континуо французского композитора, ученика Люлли Марана Марэ. У него она называется «Рондо» и входит в первую книгу гамбовых сюит. Почему и каким образом «Рондо» Марэ трансформировалось в «Гавот Люлли» — неизвестно. Можно предположить, что пьеса прозвучала в одной из театральных постановок Люлли и таким образом получила новое авторство.

Но и это ещё не всё, поскольку «Гавот Люлли» и «Рондо Марэ» музыкально хоть и близки, но не идентичны. Изменена общая форма, устранены барочные ладово-гармонические пикантности, всё «причёсано» в духе надвигающейся классической поры. Кто именно приложил руку к пьесе, мы, видимо, уже никогда не узнаем. Ирония всей истории в том, что «Рондо» Марэ действительно связано с Жаном-Батистом Люлли. Но не авторством, а посвящением.

В 1686 году в парижском нотном издательстве выходит в свет роскошно оформленная Книга сюит для одной и двух виол да гамба (в её составе и находится то самое рондо-гавот). На титульном листе три упитанных золотоволосых ангелочка поддерживают занавес из тяжёлого бархата с надписью, недвусмысленно указывающей автора — королевского придворного музыканта Марана Марэ. Следующий же разворот — велеречивое посвящение всего сборника любимому учителю, властителю музыкальных дум и главному инспектору королевской музыки Франции Жану-Батисту Люлли. Принимая посвящение, композитор едва ли предполагал, что одна из пьес сборника ученика принесёт ему немеркнущую славу в веках.