Табула четырнадцатая. Дебюсси и Метерлинк

«Драма становится действительно истинной лишь тогда, когда она бывает выше и прекраснее, нежели действительность». Эти слова написал человек, который подарил миру не только истинные, но еще и таинственные, загадочные, волшебные произведения — Морис Метерлинк. Уже первая его сказка — Принцесса Мален — вызвала большой интерес у публики, особенно в среде музыкантов. Сразу несколько композиторов попросили у автора разрешение на использование сказки, среди них были Эрик Сати и Венсан д’Энди. Ну, а первым, кто действительно перенёс на оперную сцену произведение Метерлинка, стал Клод Дебюсси. Через своего друга, поэта Анри Ренье он обратился к драматургу с просьбой о разрешении написать оперу на сюжет недавно вышедшей в печать драмы «Пеллеас и Мелизанда». И вскоре оно было получено.

Почти 10 лет — с 1893 по 1902 — Дебюсси работал над своей оперой, а в 1902 начались репетиции на сцене театра Опера Комик. Именно в этот момент и случилась размолвка между создателями нового произведения — Метерлинком и Дебюсси. Дело в том, что у драматурга была муза, прототип всех женских образов, певица Жоржетта Леблан. Именно она по замыслу писателя и должна была воплотить на оперной сцене образ Мелизанды, но вот Дебюсси оказался против. Он признавался другу — директору театра Опера Комик Альберу Карре, — что мадам Леблан «не только поёт, но и говорит не в такт». А вот кандидатура, которую предложил композитору сам Карре, Дебюсси очень понравилась.

Шотландская певица Мэри Гарден уже покорила парижскую публику в «Луизе» Шарпантье. И Мелизандой тоже оказалась поистине волшебной. Единственным человеком, которому она не понравилась, стал Морис Метерлинк. Он не просто был обижен, эмоциональный бельгиец буквально сыпал проклятьями и угрозами в адрес композитора и его оперы. Он явился с претензиями в дом музыканта, и дело едва не дошло до драки. Но спектакль всё же увидел свет, и, вопреки всем негативным прогнозам Метерлинка, прожил на сцене долгую жизнь. Уже после смерти Дебюсси, драматург нашёл в себе силы признать, что «был во всём не прав, а Дебюсси во всём прав».