В 1944 году в Большом театре молодой режиссер Борис Покровский поставил оперу «Евгений Онегин». На премьеру он пришел, как и положено, во фраке, поскольку как режиссеру ему предстояло выйти на сцену после спектакля. Премьеру пел Лемешев, а на второй вечер в роли Ленского должен был выйти Козловский. И потому в этот второй вечер Борис Александрович надел простой пиджак. В таком затрапезном виде его и встретила в театре Серафима Яковлевна Ковалева, бессменный инспектор лож и секретарша Голованова: «Молодой человек, в каком вы виде! Ведь сегодня премьера, вам на сцену выходить!» — «Так премьера вчера была, сегодня второй спектакль…» — «Эх, ничего вы не знаете! Сегодня-то и будет главная премьера! Поэтому извольте немедленно принять парадный вид! Идите в костюмерную и выберите фрак из реквизита».
Покровский нашел себе фрак из «Травиаты», и одевая его, размышлял о том, что, оказывается, помимо, собственно, премьеры есть еще и главная премьера — с Козловским, а не с Лемешевым! Дело было не в том, что Козловского в театре боялись, нет, а в том, как певец мог устроить прием зрительного зала — по-настоящему, по-премьерному. По окончании оперы в зале творилось что-то несусветное: «В праздничном сплетении разноцветных лучей Иван Семенович организовывал что-то вроде парада участников. Он бесчисленное количество раз выходил на вызовы сам и выводил своих партнеров. При этом он то приближался к самой рампе, чтобы поблагодарить оркестр, а то, наоборот, уходил в глубину сцены и широким жестом приглашал зрителей поприветствовать хор. Какие только позы он при этом не принимал! — и отвешивал земные поклоны, и становился на одно и даже на оба колена, и воздевал руки кверху!.. Надо отдать ему справедливость — он умел властвовать толпой и, сочетая обаяние имени с приемами опытного массовика, каждым своим указующим движением исторгал у наэлектризованного зала истошные вопли, среди которых особенно выделялись дружные, согласованные взвизги: „Коз — лов — ский браво!!!“ А о цветах и говорить нечего! Они непрерывным водопадом сыпались со всех ярусов, и вскоре сцена покрылась толстым ковром из роз, гвоздик, тюльпанов и лилий», — вспоминал Покровский. Да, Сергей Яковлевич Лемешев на такое не решался — хотя пел не хуже…
