Юрий Норштейн: «Нам не хватает простодушия…»
- 10 ноября 2013
В соответствии с требованиями РАО, плеер не разрешает останавливать, перематывать или скачивать записи.
Третья встреча с Юрием Норштейном на радио «Орфей» посвящена Японии, хорошей поэзии и невосполнимым утратам. Выдающийся мультипликатор вспоминает встречи с мэтром японского аниме Хаяо Миядзаки, читает любимого турецкого поэта Назыма Хикмета и размышляет о взаимосвязях в искусстве…
О детском музее мультипликации в Токио (Музей Гибли): «Там у них во дворе стоит колонка — нажимаешь на неё, и течет вода. Дети там счастливы — они выходят оттуда мокрые до пупа. Рядом лежат дрова — всё это сделано для того, чтобы дети видели вещественность мира. Этим Миядзаки очень озабочен — он всё время об этом говорит. Некоторые современные дети не могут развести костер или залезть на дерево — они не знают, что это такое…»
О Миядзаки: «Хаяо Миядзаки очень добродушный человек. Он постоянно с усмешкой — с усмешкой к самому себе. Он мне как-то сказал: „Знаешь, иду на студию и думаю — боже мой, зачем я опять затеял кино. Кирпич бы мне на голову что ли упал…“. Позже, поздравляя его с „Золотым медведем“, я послал ему письмо, и там среди прочего нарисовал кирпич и подписал: „Миядзаки-сан, кирпич пока еще крепко сидит там, а вы всё равно остаетесь невольником мультипликации — никуда уже не деваться“. Каждый раз он дает себе слово, что это его последнее кино, и вновь начинает снимать…»
О Японии: «В Японии прозрачное небо… Несмотря на то, что Токио больше Москвы, там нет серой дымки, которая сегодня скопилась над Москвой, и деревья уже на улице Горького не растут — их оттуда ликвидировали. Нам стоило бы поучиться тому, как они берегут отдельные участки живого, и как они внедряют в урбанистические куски пространство для живого, благодаря которому люди не теряют связь с окружающим миром…»
Об искусстве: «Сегодня исчезает религиозность, в том смысле, что все нити тянутся туда — в неизвестное, в непознаваемое. И всё искусство располагается на этом пути. Сколько бы ни говорили о самостоятельности живописи или оперы, все виды искусств крепко взаимосвязаны. Можно ли представить себе романы великих писателей без того, что они облучались точкой двухтысячелетней давности — тем же Ветхим Заветом? Невозможно — их бы просто тогда не было. То же самое касается и живописи: это неважно, что впоследствии она стала расщепляться — повился Гойя со своими кошмарами, Курбе, Делакруа. Или, например, Ван Гог, который, возможно, самый асоциальный, но вместе с тем и самый социальный художник — достаточно почитать его письма. Или импрессионисты — казалось бы, внешне они вообще ничем не связаны с прошлой традицией. Связаны. Они связаны радостью жизни и радостью ощущения, без чего человек вообще быть не может. Явление импрессионистов, нашедшее продолжение в Сезане и том же Ван Гоге, соединившись с ними, потекло в ХХ век, где появились Пикассо и Модильяни. Все они так или иначе связаны этими непознаваемыми дальними нитями…»
