О бедном студенте замолвите слово

Каждый из нас по-своему реагирует на психологически сложные жизненные ситуации. Кто-то изливает душу близкому другу, другие — случайным попутчикам, третьи, следуя путём цивилизационного развития, отправляются за помощью к профессионалам по части врачевания душ… Композиторы в этом смысле — люди особые. У них есть, как минимум, плюс один способ справиться с эмоциональным потрясением: взяться «за перо» и дать жизнь новому произведению. Этим «грешили» абсолютно все. Даже те, кто максимально абстрагировался от какой-либо демонстрации личных эмоций.

Наш герой довольно красив, роскошно-элегантен, умно-ироничен и всегда уверен в собственной исключительности. Встречайте: студент Петербургской консерватории и будущая звезда отечественной музыки Сергей Прокофьев.

В творческом портфеле молодого композитора нет места сочинениям, хоть в малейшей степени склонным к чувствительности, мечтательной романтичности, ностальгической грусти или (Боже упаси!) открытому выражению чувства. В действии правило трех «Э»: энергично, эпатажно, экстравагантно. А ещё авангардно и изобретательно, саркастично и интеллектуально. Вам не нравится? Ваши проблемы!

Прокофьев с лёгкостью шагал по студенческой жизни, без всякого опасения высказывая собственное мнение: как открыто, так и на страницах личного дневника. Повседневные дела, симпатии, мысли и взгляды на искусство… «Летопись жизни» Сергей Прокофьев явно писал с прицелом на будущие публикации. Дела сердечные, о которых музыкант довольно много и подробно рассуждает, — легки и приятны, а расставание с очередной пассией не вызывает сильных душевных расстройств. И так — до поры до времени.

В августе 1913 года Сергей Прокофьев представляет премьеру нового, Второго фортепианного концерта. Реакция публики и критики — в лучших традициях музыкальных скандалов: возмущённые рецензии, упрёки в «маяковничаньи», сравнение с воплями мартовских котов и даже лёгкий намек на нецензурную брань. За сугубо новыми формами музыкального «облачения» мало кто заметил суть: музыку невероятного масштаба, неукротимой силы и глубочайшего трагизма. Повествование Концерта охватывает широчайший и прежде для композитора не характерный спектр эмоций: здесь и смиренная ностальгия, и ярость возмущённого сознания, отказывающегося принимать свершившееся, и «кладбищенские ветра» зубодробильного скерцо, и инфернальные звучания интермеццо, в очертаниях которого угадываются контуры знаменитой темы смерти Dies Irae. И острейший — с точки зрения образности — финал с предсмертной гримасой в духе Меркуцио и убаюкивающей колыбельной, разрастающейся до колокольного набата.

Что это? Откуда всё это у оптимистичного 22-летнего Прокофьева?!

За несколько месяцев до премьеры Прокофьев получает от близкого друга письмо следующего содержания: «Сообщаю тебе последнюю новость: я застрелился».

Максимилиан Шмидтгоф, приятель по консерватории, с которым прочитано и обсуждено множество книг, проведено несметное число интереснейших бесед, совершены увлекательнейшие путешествия, добровольно ушёл из жизни! Шмидтгоф и Прокофьев обожали всё «страшно шикарное»: эффектно одеваться, производить впечатление, швырять деньгами. Однажды оба приобрели по костюму ярко-красного цвета — исключительно для эпатажа. В какой-то степени оба — как в зеркале — отражали друг друга, хотя Макс никогда не обладал уверенностью и выдержкой друга.

Макс Шмидтгоф, племянник драматического актёра Николая Шмидтгофа, выросший без средств, презирающий работу, всей душой рвущийся к блеску золота, праздности и шику, оказался в долгах. Выход нашёлся быстро: первоклассный костюм, лакированные туфли, фрачная рубашка и револьвер.

Прокофьева охватил ужас. Зачем же так ломать жизнь?! Одиночество доводило до отчаяния. Осознание собственной слабости и беспомощности казалось непреодолимым. Пусть здоровая психика композитора и оградила от чрезмерной эмоциональной реакции, шок остался, а на титульном листе Второго концерта появилась надпись: «Посвящается памяти Максимилиана Шмидтгофа».

Порой одна строчка способна вобрать в себя целый мир.