Лето 1875 года Петр Ильич Чайковский проводит в имении друга — потомственного дворянина, мецената и страстного любителя музыки Владимира Степановича Шиловского. Там, на Тамбовщине, в селе Усово, Чайковский с нетерпением предвкушает запланированную осеннюю премьеру Первого фортепианного концерта. А дабы скоротать время, работает над новой Третьей симфонией.
Партитура — как следствие — окажется посвящённой другу, Шиловскому, чьё гостеприимство мотивировало Петра Ильича на написание новой симфонии — яркой, пышной, с лёгким оттенком драмы, которой не суждено сбыться, и с явственным ощущением красоты мира и душевного довольства. Не вполне типично для крайне эмоциональной натуры композитора, но окружавшая обстановка сделала своё дело.
Одна из частей симфонии имеет ремарку «alla tedesca» — в немецком стиле. Это милый, добрый, чуть сентиментальный вальс: слышны голоса птиц, потрескиванье камина, тихие семейные разговоры… Отныне все «немецкие» вальсовые цитаты и стилизации Чайковского будут связаны с идеей семьи, покоя и домашнего очага.
Пройдёт три года, и Чайковский, окружённый заботой семейства родной сестры Александры, напишет «Детский альбом», где среди всевозможных музыкальных сказок, игр, страшилок — звучит и Немецкая песенка, напоминающая тирольский йодль. Быть может, и Пётр Ильич, и его предшественник Иоганн Непомук Гуммель, сочинивший Арию в тирольском стиле, имели в виду один и тот же фольклорный прототип?
Ещё один пример немецкой мелодии у Чайковского — первый акт балета «Щелкунчик», когда в разгар рождественского торжества — родители начинают танцевать, и конечно — гроссфатер, символ добротного бюргерства и патриархальной старины! Если в «Щелкунчике», связанном со сказкой Гофмана (пусть и во французской транскрипции Дюма), гроссфатер объясним сюжетом и местом действия, то как истолковать немецкую цитату в сцене бала в честь именин Татьяны в опере «Евгений Онегин»?!
Это популярная баварская пивная песня «Guten Morgen, Herr Fischer» — «Доброе утро, господин Фишер!», которую Чайковский вполне мог услышать в Байройте, где набирался впечатлений от премьеры тетралогии Вагнера «Кольцо нибелунга». Душный амфитеатр и архаичный немецкий язык опер произвели на русского композитора удручающее воздействие. Душевные силы Пётр Ильич восстанавливал в местных погребках — с кружкой-другой пива. Эти визиты, как оказалось, не прошли даром: задорному мотивчику услышанной песенки через год-два суждено было превратиться в красивейший вальс в опере «Евгений Онегин».
И в «Щелкунчике», и в «Евгении Онегине» Чайковский использует немецкие цитаты как сочный «бюргерский» штрих к картинам семейного праздника. Пётр Ильич — вопреки мифу о якобы свойственной ему чёрной меланхолии — умел радоваться жизни в её обыденных мирских проявлениях!
Из приглашения Чайковского к дружескому застолью:
«Как только кончится игра, Подастся свежая икра,
А к ней очищенная водка, И даже (может быть) селёдка».
Бюргер — этот «Пётр Великий»!