Эдгар Дега. «Две танцовщицы»
- 9 апреля 2022
В соответствии с требованиями РАО, плеер не разрешает останавливать, перематывать или скачивать записи.
«Наездник, который боялся лошадей» — так называли Дега.
Сюзанна Валадон, звезда Парижской оперы, часто бывала в мастерской художника. Он обожал её рисовать. Иногда её спрашивали: была ли она его любовницей? Сюзанна возмущалась: «Никогда — он слишком боялся! Никогда мне мужчина не делал столько комплементов: моей коже, волосам, глазам. Но его восхищение было исключительно духовным».
«Женщины не любят меня. Я их показываю без всякого кокетства».
Балерины, его модели, удивлялись странностям маэстро. «Ты знаешь, как позируют у Дега? — вспоминала одна. — Женщины сидят у него в ванной и моют себе зад». Другая смеялась: «Он четыре часа расчёсывал молча мои волосы». Натурщицы удивлялись, подсмеивались, издевались. И с уважением говорили: «Дега настоящий джентльмен, никогда не бывает грубым и оскорбительным. Он никого не щиплет за задницы. Отношения всегда высокопрофессиональные».
Танец возбуждал Дега. Ему хотелось уловить этот страстный вихрь движений, который превращает обыкновенных маленьких женщин в сказочных богинь. Богини устали. Им тяжело. Болят ноги, руки, кровоточат пальцы. Но вот оркестр заиграл — и вновь волшебство возвращается.
Дега иногда беседует со своим приятелем, композитором Джакомо Мейербером: «Представляете, мой друг, в обществе теперь не увидишь покатых плеч. Грустно: прекрасные формы исчезают».
Дега и Мейербер — странная дружба странных людей. Мейербер любил в яркую солнечную погоду бродить по парку с раскрытым зонтиком и напевать. Дега наслаждался одиночеством и вечерним светом. Он никогда не писал днём, в ясную погоду. А Мейербер мог сочинять, только когда шёл дождь, сверкали молнии и выл ветер. Смятение природы волновало и того, и другого.
Мейербер физически страдал от фальшивых звуков. Одна неверная нота вызывала у него приступы тошноты, головной боли и мук совести. Дега ненавидел фальшь так же и во всём стремился к совершенству. Мейербер знал эту особенность своего друга и следовал совету Ренуара: «Подарки Дега надо прикреплять к стене цепью, потому что Дега всегда мучают сомнения, и у него велик соблазн забрать картину и переписать, начать всё сначала».
Что может быть лучше, чем молчать вместе и иногда размышлять о том, что волнует душу?
«Когда я слушаю Бетховена, мне кажется, что я иду по лесу вечером, совсем один, окружённый всеми своими горестями, бедами». И Дега соглашается с Мейербером: «Конечно, лучше слушать Глюка или Моцарта и вспоминать, как кружатся балерины. В восхитительном танце они превращаются в прекрасных фей. Но главное им не забыть потом, когда кончится музыка, вернуться на землю». Друзья хохочут, довольные друг другом, и расходятся по домам.
Дега возвращается в мастерскую, наполняет водой огромную ванну, которую он поставил в центре комнаты, забирается в неё и с удовольствием, лёжа в мыльной душистой пене, разглядывает при блеске свечей свои картины — своих восхитительных танцовщиц.
«Я люблю его живопись, — скажет Ренуар. — Она выглядит вечной, но не твердит об этом. Скромная вечность обыденности».
