Максим Дунаевский: «Молодые композиторы стали понимать: в музыке должна быть красота»

М. Сёмина: В этом году музыкальный мир отмечает сто двадцать пять лет со дня рождения композитора, чьё творчество стало символом целой эпохи, — Исаака Осиповича Дунаевского. И у вас, Максим Исаакович, не так давно тоже был юбилей, так что в этом году двойной праздник.

М. Дунаевский: Да, восемьдесят и сто двадцать пять — вот так вот!

М. Сёмина: Как отметили день рождения?

М. Дунаевский: Я удрал из Москвы. Хотя всё равно отмечать придётся, и очень даже широко, и очень даже, к сожалению, затратно — тут ничего не поделаешь. Но в сам день рожденья, 15 января, мы с женой и настоящими моими друзьями Димой Харатьяном, его супругой Мариной и сыном Иваном, Александром Маршалом и его супругой Кариной отправились на далёкие южные острова, где в великолепной неге океана и белого песка мы уже не первый год традиционно празднуем мой день рожденья. И это очень здорово, потому что они очень нежные и любимые друзья, которые действительно делают этот праздник для меня настоящим и очень приятным. И готовятся заранее к этому.

М. Сёмина: А меняется ли на протяжении жизни ваше отношение к дню рождения? Какое чувство возникает в этот день?

М. Дунаевский: Я не люблю свой день рождения, потому что утром просыпаешься и думаешь, что тебе плюс один год. Но на самом деле я ничего этого не замечаю. Вот меня спрашивают: «Как ты себя чувствуешь в свои восемьдесят?» Когда я сейчас это произношу, мне страшно становится. А на самом деле — никак. Время идёт — я себя чувствую ровно так же, как было двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет назад: точно с таким же ощущением я встаю (может быть, потому, что пока ещё встаю) и делаю гимнастику. Поэтому, может быть, и ощущения не меняются, слава богу. Хочется, чтоб как можно дольше продержалось здоровье тела. А в здоровом теле здоровый дух.

М. Сёмина: Ваши слова вдохновляют. Очень!

И, переходя к следующему юбилею — сто двадцать пять лет со дня рождения Исаака Дунаевского, — каким был для вас ваш отец? Какие самые яркие воспоминания о нём остались в вашей памяти?

М. Дунаевский: К сожалению, я был слишком мал: десять лет мне было, когда отец умер. Но тем не менее есть, конечно, очень яркие и запоминающиеся моменты нашего общения. Он со мной общался как со взрослым человеком. Я точно так же перенёс этот его метод на своих детей, и это очень правильно, я думаю: дети должны сразу чувствовать язык нормальный, а не сюсюкающий

И папа впервые мне показал в очень громком звучании современной на тот момент аппаратуры, которая у него была, «Порги и Бесс» Гершвина. Мне было лет пять-шесть. Я говорил: «Только, папа, очень громко!» — «Хорошую, настоящую музыку надо слушать громко», — говорил он мне. И это было первое море, музыкальная волна, которую на меня бросил отец. А потом мне досталась огромная коллекция его пластинок с выдающимися дирижёрами, музыкантами, певцами, самых разных жанров.

М. Сёмина: А в какой момент вы осознали, что ваш отец не просто любимый родной папа, а великий композитор?

М. Дунаевский: Ну, конечно, не сразу. Нет, естественно, я знал, что у меня папа известный, популярный человек. Мы же появлялись где-то в обществе всей семьёй, и я видел, как к нему относятся люди, видел, что, значит, он человек очень уважаемый в обществе. Но мне в детстве было просто строжайшим образом запрещено в школе, при общении со своими сверстниками говорить, каков мой отец, каковы его достоинства. «Да, мой папа Исаак Дунаевский», не более того. Вот такое семейное воспитание: я никогда не козырял своим отцом.

И, что интересно, моя старшая дочь, поступая в театральное училище имени Щепкина, спела на экзамене мой «Ветер перемен» из «Мэри Поппинс». Это был последний экзамен. И её спросили: «А почему ты взяла эту песню?» А она сказала: «Это написал мой папа». Они даже не знали, что она дочь Дунаевского. Она поступила сама, без всяких протекций. Вот это очень ценно. Вот этому меня и научили в детстве.

М. Сёмина: А правда ли, что в детстве вы хотели бросить музыкальную школу, и ваш папа тогда не препятствовал этому?

М. Дунаевский: Не то чтобы я сам хотел бросить. Я в музыкальной школе не учился. Я учился дома. Конечно, папа пригласил какого-то невероятного, знаменитого педагога, у которого учились все наши звёзды пианистического искусства. И он видел, что для меня это какое-то мучение, что мне не хочется. Он сказал: «Слушайте, бросьте, отстаньте от парня, пусть идёт играет в футбол, как все!»

М. Сёмина: Но в итоге вы ведь всё равно вернулись к музыке.

М. Дунаевский: Всё равно. Вот сам. Это тоже очень ценно.

М. Сёмина: Наверно, пример отца вдохновлял всё-таки?

М. Дунаевский: Конечно. Но опять же не сразу. Это не произошло в семь, в восемь лет. Это произошло постепенно, по мере общения с мамой, со многими родными людьми, которые уже все ушли, все! Постепенно я стал гордиться и понимать, что я взял в свои руки бизнес своего отца, как раньше говорили.

М. Сёмина: А есть ли среди произведений вашего отца самое любимое? Может быть, музыка к какому-то кинофильму?

М. Дунаевский: Есть, и не одно. Я бы отметил оперетту «Золотая долина». Для меня это настоящий мюзикл. Ведь у нас не было слова «мюзикл». У нас была оперетта. «Золотая долина», которая в своё время имела огромную популярность и ставилась буквально в каждом музыкальном театре страны, потрясает меня совершенно невероятным разнообразием и настоящей музыкой.

А фильм — «Светлый путь». Это настоящий фильм-мюзикл, развитый, очень классно сделанный, с огромными, развёрнутыми музыкальными сценами, а не только песнями, в лучших традициях жанра.

М. Сёмина: А как вы нашли свой путь, свой жанр? Ведь музыка к кинофильмам стала символом и вашего творчества.

М. Дунаевский: Я вначале шёл совсем в другие жанры. Я в консерватории писал симфонии, концерты, сонаты. Я был очень даже левым, авангард очень любил. И одним из моих преподавателей был замечательный композитор, который очень много мне дал, хотя совершенно другой предмет у меня вёл, — Альфред Шнитке. Вместе с Андреем Эшпаем. Это же серьёзнейшие люди. Немножко демократизировал мой язык, хотя тоже писал серьёзнейшие сочинения в своей жизни, Тихон Хренников. И я ещё в консерватории стал тяготеть к театру. Карты легли так, что я стал работать музыкальным руководителем в эстрадной студии «Наш дом», как она называлась, а на самом деле это был настоящий музыкальный театр, которым руководили Марк Розовский, Альберт Аксельрод и Илья Рутберг. Потом мои друзья меня рекомендовали в кино, и я стал работать, первые фильмы появились. И вот так оно постепенно меня затянуло.

И ещё я слышал отзыв публики. Я слышал, что людям нравится, что не нравится. Это же очень важно! Серьёзнейшие композиторы всех времён по-разному выражали одну и ту же мысль: нельзя не слышать и не слушать то, что тебе посылает народ, какие делает тебе знаки. Иначе ты будешь в своём соку вариться и никогда не выйдешь за этот предел.

М. Сёмина: Я знаю, что вы были членом жюри конкурса «Партитура», слушали молодых, современных композиторов. Что можете сказать об этом?

М. Дунаевский: Работ в этом году было огромное количество, за тысячу перевалило, и это всё надо было отслушивать. Иногда, честно вам скажу, по началу было понятно, что ничего хорошего там дальше тебя не ждёт. Ну, так всегда бывает: профессионал может пятнадцать секунд послушать певца и сказать до свидания. Как всегда, талантливых, хороших немного. А их не должно быть много. Их не может быть много. Несколько человек, которые имеют право получить в этой жизни настоящие аплодисменты. И они их уже получили в зале консерватории, где был гала-концерт.

Я своим студентам в консерватории пытаюсь объяснить, что все приёмы, все техники XX века должны быть приёмами, для того чтобы возбудить эмоцию, чувство у человека. Если этого не происходит, если техники остаются техниками, то музыка мертва. И я уловил тенденцию, что сегодня молодые композиторы стали понимать: в музыке должна быть красота.

М. Сёмина: Над какими интересными проектами работаете в данный момент? Расскажите.

М. Дунаевский: Есть проект давний, которому я сейчас даю вторую жизнь. Это опера «Саломея, царевна иудейская» по пьесе Оскара Уайльда с замечательными стихами Юрия Ряшенцева. Её хочет поставить один очень хороший режиссёр. Она была написана в конце восьмидесятых. Я взял её в руки и понял, что она нуждается в редакции

Дальше — «Святая Анна», большая историческая музыкальная драма, я бы сказал, даже трагедия, с великолепным либретто Михаила Бартенева — моего друга, с которым мы делали «Алые паруса». Я думаю, что она в этом году будет поставлена в содружестве Санкт-Петербургского театра музкомедии и Театра Российской армии.

И очень интересная работа с уже девяностолетним Юрием Энтиным, который находится в великолепной форме, — остроумнейшая пьеса «Несносная принцесса». Она будет поставлена опять же в Санкт-Петербурге, в замечательном детском театре «Карамболь».

Я очень жду этих событий и работаю изо всех сил.