Владимир Спиваков: «Мы подарили детям, которые прошли через фонд, счастье — ощущение того, что они любимы»

Й. Тавор: Благотворительному фонду Владимира Спивакова, прославленного дирижёра и скрипача, исполняется тридцать лет. За это время через фонд прошли тысячи и тысячи молодых творческих личностей — музыкантов, танцоров, живописцев. Как создавался этот изумительный фонд?

В. Спиваков: Я думаю, что прежде всего нужно сказать сегодня о моих родителях. Моя мама пережила блокаду. А отец после тяжёлой контузии, даже двух, был комиссован в Уфу, где он работал на заводе по производству двигателей для наших бомбардировщиков — старшим мастером цеха номер один, как говорится в подлинной справке, которую мне дали в Уфе. И на протяжении всего своего детства я помню отношение отца и в особенности матери к блокадницам, к своим товарищам — женщинам, с которыми она сбрасывала осколки фугасных бомб с крыш Ленинграда, в частности с консерватории. Несмотря на то, что очень многих людей судьба разбросала по всему миру, это содружество не исчезало никуда. Они переписывались, они все отмечали День освобождения Ленинграда от блокады — каждый год, 27 января.

Поэтому я приезжаю в Ленинград и принимаю участие в концертах. Последний концерт состоялся в Большом драматическом театре имени Георгия Александровича Товстоногова, с которым я очень близко, долго дружил. «Виртуозы Москвы» играли там на малой сцене после спектакля. Концерт мы сделали вместе с Алисой Фрейндлих. Зал, конечно, плакал от начала и до конца. Это важное событие и для этих людей, и для меня лично. На генеральную репетицию пришёл внук маршала Говорова, который, помимо блестящих побед на Ленинградском и Волховском фронте, прославился тем, что он загасил артиллерийские орудия, для того чтобы была исполнена Ленинградская симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. И именно на этом исполнении в зале Ленинградской филармонии была моя мама, которая мне сказала, что когда расчехлили знаменитые люстры, то зал уже зарыдал.

Й. Тавор: В середине блокады, в августе 1942 года?

В. Спиваков: Да. Естественно, это была моя жизнь. Я вспоминаю, как отец пришёл к маме и говорит: «Катюша, я нашёл квартиру в Москве, по обмену. Давай поменяем на Москву. Володя учится там сейчас, всё-таки хочется быть поближе к нему». Мама говорит: «А где эта квартира?» — «На улице Маршала Говорова». — «Я и смотреть не буду. Это для меня святой человек, родной человек». И мы переехали на улицу Говорова.

Однажды я пришёл на кухню, там лежал конверт и вскрытое письмо. И поневоле глаз мой скользнул по тому, что было написано в этом письме. Оказалось, что мамина соседка, которая вместе с ней сбрасывала осколки фугасных бомб, просит, чтобы я помог привезти инвалидную коляску её сыну, за которым она не может иначе ухаживать. Я, конечно, сразу позвонил в Лондон, оплатил эту коляску (тогда это ещё было возможно, было совершенно другое время). Приходит мама и говорит: «Ты знаешь, Галина Ивановна мне написала, моя близкая подруга. Мы с ней вместе были в блокаде. Я тебя очень хотела попросить…» Я говорю: «Мама, я уже всё сделал».

Любимые слова моей мамы — евангельские слова: «Милости хочу, а не жертвы». То есть милосердным нужно быть. У меня в душе так и осталось это качество, приобретённое и прочувствованное благодаря моим родителям.

Мы жили в коммунальной квартире. Очень много было людей, много семей. Были русские, евреи, татары, мордва. Все справляли общие праздники на кухне, и всё было хорошо. Об этом времени я вспоминаю с большой теплотой.

Я рос, любил читать. И вот однажды мне попалось письмо Петра Ильича Чайковского, которое меня глубоко тронуло и поразило. Он писал, что существует такая народная мудрость: «Господь не поможет, но человека пошлёт». И постепенно я стал чувствовать, что, может быть, я и есть тот человек, которого посылает Господь. Я вам честно скажу, что я и до сих пор так чувствую.

Й. Тавор: Это колоссальная миссия и очень тяжёлая ноша.

В. Спиваков: Да, это непросто. Главное, что внутри я страдалец, потому что я не могу видеть несчастье людей.

Й. Тавор: Пассионарий.

В. Спиваков: Да. Но главное, что никакого пиара у меня нет. Мне даже стыдно говорить о многих вещах.

Мы во всём мире проводили эту гуманистическую линию. Я считал это очень важным. Должна быть не только музыка. Нужно быть неравнодушным к человеку, к человечеству. Мы играли два концерта в Нагасаки и в Хиросиме для больных от воздействия радиации. Мы играли сиротам в Турции. Мы играли в помощь детям Испании. Когда был пожар в Лиссабоне, мы приехали с «Виртуозами Москвы» играть в поддержку погорельцев, оказавшихся без квартир и домов. Ну и, естественно, в своей собственной стране мы не просто попутчики, которые из окна смотрят на жизнь за стеклом, нет.

Й. Тавор: Сколько человек прошло через ваш фонд?

В. Спиваков: Тысячи. Это тысячи детей за тридцать лет. Я иногда сам поражаюсь цифрам в документах: сколько инструментов подарено, сколько операций оплачено, причём тяжелейших! Например, у меня в Национальном филармоническом оркестре находится мальчик, которому в два года одиннадцать месяцев была сделана операция на открытом сердце. Он сам из Екатеринбурга. Это был шестой ребёнок в семье. Я позвонил тогда Лео Бокерии и попросил принять, сделать операцию. Мальчик на волоске от смерти десять дней пролежал в реанимации. Я в это время был во Франции на своём Кольмарском фестивале, и Лео каждый день звонил мне и говорил, как обстоят дела.

Ребёнок выжил. Когда ему было пять лет, я приехал в Екатеринбург. Стоит мальчик с мамой. Мама, конечно, обнимает, целует руки: «Вот это Иоаннчик, которому вы подарили жизнь». Я говорю: «Ну что вы, слава богу, всё так счастливо окончилось». А он мне говорит: «Владимир Теодорович, я вам подарок принёс». — «Какой?» — «А вот книжку». Я смотрю, эта книжка — молитвослов! Я говорю: «Ты такие книжки читаешь?» — «Да, мой папа священник». — «А что ты хочешь делать?» — «Я хочу, как вы, играть на скрипке». — «А у тебя есть скрипка?» — «Нет, у меня скрипки нет».

Я купил скрипку в Париже. Привёз ему. Он стал учиться на скрипке. Потом он захотел играть на альте. Я купил альт. Привёз. Он поступил в консерваторию. Выиграл первую премию на международном конкурсе альтистов и поступил в Национальный филармонический оркестр.

Й. Тавор: Во главе которого вы стоите.

В. Спиваков: Да. Сидит сейчас в группе альтов.

Й. Тавор: И таким случаям несть числа.

В. Спиваков: Да, таких случаев очень много.

Й. Тавор: Владимир Теодорович, а с каким ощущением вы делаете всё это? Должна же быть какая-то личная удовлетворённость.

В. Спиваков: Ещё Платон заметил, что, «стараясь о счастье других, мы находим своё собственное». Это очень важно. И к тому же я всегда вспоминаю древних, которые говорили: «Для чего мы образовываем своих сыновей? Для того, чтобы они давали добродетель? Нет, для того, чтобы они подготавливали душу для её восприятия». Очень важно, чтобы ребёнок с чистой, ещё ничем не запятнанной душой ощущал любовь не только родителей, но и просто чужих людей, чтобы он жил в любви. Тогда он сам будет другим. Я считаю, что мы подарили детям, которые прошли через фонд, счастье — ощущение того, что они любимы.

Й. Тавор: Тридцать лет во главе фонда стоят два энтузиаста: Екатерина Романовна Ширман и Пётр Ильич Гулько. Это два человека, которые занимаются деятельностью фонда ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Сложно было найти таких людей?

В. Спиваков: Нет, я их очень давно знал. Просто видел, что они мне родные по крови люди, что они бескорыстны. Сегодня немного таких людей, потому что жизнь очень поменялась. Сейчас наша нравственная задача — сохранение своей собственной сущности перед лицом силы.

Й. Тавор: Это очень сложно в наши времена. Что дальше? Видите ли вы перспективы?

В. Спиваков: Я думаю, что это нескончаемая работа. Она не может быть остановлена, ведь человек не меняется, меняется контекст жизни. Люди всё равно нуждаются в помощи и поддержке. И главное, что люди не должны терять надежду, а дети должны верить в чудо. А это чудо рядом.

Й. Тавор: Пример мальчика, которому вы спасли жизнь, а потом дали профессию, показывает, что вы постоянно курируете всех тех, кто прошёл через фонд. Их очень много. Я вспоминаю ту же Настю Кобекину, которую вы вырастили.

В. Спиваков: С ней был такой удивительный случай. Я не знаю, сколько ещё лет жизни мне отпущено. И, когда я приехал из Парижа, я ещё был в состоянии купить виолончель, которую я хотел подарить Насте на восемнадцатилетие. Ей было в то время ещё только пятнадцать, и я отдал эту виолончель Екатерине Романовне Ширман и Петру Ильичу Гулько и сказал: «Мало ли что может случиться со мной. Когда Настеньке стукнет восемнадцать лет, передайте ей от меня, пожалуйста, эту виолончель».

Прошло три года, я уже и забыл об этом. Вдруг раздаётся звонок от Насти. Она плачет. Я говорю: «Настенька, что с тобой случилось? Какое несчастье?» Она говорит: «Мне подарили вашу виолончель, она такая изумительная, итальянская, и я просто не могу представить себе, что это теперь моя виолончель».

Она сейчас мировая звезда. Только что получила премию Леонарда Бернстайна в Германии и играет на ещё более хорошем инструменте.