Музыка, которая возникла вопреки

И. Кленская: Юсуп, вы закончили фильм. Скоро он выйдет на экраны. Ваши ощущения?

Ю. Разыков: Это всегда волнение. Вообще, я человек очень интимный. И мне кажется, что картину нужно смотреть только вот так — с людьми, доступными тебе для общения. Я немножко ревную свою картину. Не знаю, как её воспримут, переживаю. Но такова судьба режиссёра.

И. Кленская: Я знаю, что режиссёры редко смотрят свои фильмы в зале. Как вы думаете, почему?

Ю. Разыков: Потому что они боятся неугодных себе ощущений и зрительских впечатлений.

И. Кленская: Сегодняшний показ — это подарок «Орфея», совместное желание поговорить, потому что повод хорош — судьба великого музыканта, сложного музыканта, трагического музыканта.

Все знают, как создавался «Танец с саблями». Композитору сказали: «Напиши». Одиннадцать дней он сидел, закрытый в Перми, в холоде. Маленькая комнатка, печурка, койка, стол. И он написал! Сначала разозлился, а потом сказал: «Это — моя война! Я так написал!»

В эти несколько дней вы сумели вложить воспоминания о жизни человека, о самых ярких мгновениях, обо всём, что его тревожило, злило, беспокоило.

Ю. Разыков: Меня интересовала история рождения произведения, которое вдруг стало эпохальным. Получив приказ, Хачатурян выполнил его за восемь часов. Что должен пережить художник, чтобы сделать столь неоценимый вброс в историю культуры? Что должен пережить человек, чтобы воплотить свои переживания, свои эмоции в сочинении, которое оказалось шедевром?

И. Кленская: Злость.

Ю. Разыков: Одной злости недостаточно. Злость вообще не рождает ничего хорошего.

И. Кленская: Сон. В детстве Хачатурян слышал, как поёт его мама. И эта странная музыка, этот таинственный голос всегда жил в нём. И, когда было страшно, больно, когда что-то мучило его, он закрывал глаза, и где-то слышался таинственный звук. Он его успокаивал и навевал сны. И ещё — звук виолончели, который его тогда тревожил. А тревога рождает новые истории.

Е. Жаринов: Музыка, которая возникает вопреки. В фильме это один из лейтмотивов. Все великие (а в фильме показали троих великих) творили не благодаря тому, в каком счастливом обществе они живут, а вопреки. И, может быть, один из законов творчества состоит в том, что на художника должны обрушиться серьёзные препятствия, чтобы, преодолевая их, он опирался на свой собственный внутренний мир.

Мне кажется, в этой картине можно выделить тему, которая была чётко обозначена только в документальном фильме «Мы» великого Артавазда Пелешяна. Это, конечно же, геноцид 1915 года — неутолимая боль всего армянского народа. Он был отмечен в Европе. Например, целый бульвар в Париже посвящён его жертвам (в Париже проживает огромная армянская диаспора). Но геноцид армян почему-то замалчивался в Советском Союзе. И в вашей картине это показано. В фильме прочерчена мысль о том, что с геноцида одного народа начался геноцид другого народа — еврейского, что фашизм возникал уже тогда, в 1915 году. Не случайно Турция и Германия были союзниками во Второй мировой войне, так же как и в Первой мировой. На мой взгляд, даже просто затронуть эту тему — это уже немалая заслуга, потому что об этом нельзя молчать. Это уничтожение великой культуры, великой нации непонятно по какой причине. И, как сказал Гумилёв, отношение к другому народу как к части ландшафта недопустимо. Мы не берёзки, которые вырубают. Нас вырезать нельзя.

Зритель: Вы когда-нибудь задумывались, о чём «Танец с саблями»? Я многим задавал этот вопрос. Мне отвечали: о победе, о любви, о восторге, о силе, о красоте. И вдруг меня пронзило удивительное понимание того, что сделал Хачатурян: он создал образ геноцида. Когда танцуют сабли, это всегда убийство. И до тех пор, пока мы восхищаемся этой красотой, этим героизмом, пока мы воспринимаем это как норму, будет существовать геноцид — ужас для тех, кого убивают, и красота победы для тех, кто убивает.

Е. Жаринов: Искусство — это всегда соединение несоединимого. Оно строится на противоречиях, на взаимоисключающих началах. И именно они, как мне кажется, провоцируют мысль, будят наши чувства, выводят нас на уровень сочувствия, сопереживания, сомыслия. Хачатурян показал эстетику оружия. «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю… и в аравийском урагане, и в дуновении чумы» — вот вам «Танец с саблями». Но одно дело — искусство, а совсем другое — реальность. Правильно в фильме сказано: «Вагнер вдохновлял Гитлера. Но это не означает, что Вагнер — фашист».

Косвенно речь в картине идёт и о сталинизме. Сейчас в нашей стране Сталин — одна из величайших фигур. А здесь сталинизм представлен не в самом благовидном варианте. Представитель этого общества вообще наркоман, насколько я понимаю. Он выполняет роль этакого сталинского Сальери. У каждого Моцарта есть свой Сальери. Это неоспоримо. Талант раздражает. Талант вызывает глухую ненависть, вдохновляет на всё дерьмо, которое есть в человеке. Ты талантлив — почему ты, а не я?

У меня есть некоторые претензии к фильму. Понятно, что Хачатурян — великий композитор. Вряд ли у кого-то возникнут сомнения по этому поводу. Но в какой степени мы должны вдаваться в комплиментарность, когда мы говорим о великих? Ведь настоящее величие ничто не затуманит. Более того, когда мы возносим великого на пьедестал, мы лишаем его человеческого. Когда гения показывают вам как человека, он убедительнее, он действует на вас сильнее. Ведь биографический фильм — это всегда некий маяк, удовлетворяющий подсознательную потребность увидеть идеал, понять, к кому стремиться. Почему сейчас мы наблюдаем взрыв биографического жанра? Потому что мы живём в мире, лишённом смысла, и хотим найти, на кого равняться, разобраться, как происходит это чудо, как обычный человек становится гением.

Гений обречён жить в человеческой оболочке, превосходя её. И эта оболочка — всегда препятствие. Многие гении жутки в быту, жутки в отношениях с людьми. Но они люди. И благодаря этому они рождают у нас большее понимание, большее вхождение в их проблемы. Жуткий тип был Толстой. Жуткий тип был Достоевский, Тургенев. Но это нисколько не умаляет их величия.

Хачатурян ведь был живой человек! Он же создан из плоти и крови! Даже по «Танцу с саблями» видно, какой он был страстный! Мне, честно говоря, не хватало «некомплиментарности» — увидеть героя с его человеческими страстями. Он получился очень похожим на Христа. Но, как сказал один великий человек, это апостолы не понимали, кто такой Христос, а демоны-то знали. Вот нам и не хватает этого демонического взгляда.

Ю. Разыков: Конечно, вопросы, которые касаются личности великих людей, не обсуждаются походя. Невозможно дать однозначную оценку человеческим качествам гения, особенно когда ты общаешься с людьми, которые его знали. У меня есть письмо из Лондона, от ученика Хачатуряна. Он пишет, что всё, что мы сделали в картине, — это брак, и это совершенно не похоже на Хачатуряна. Я подумал, что это, пожалуй, комплимент для нас, потому что мы пытались создать нечто, похожее на легенду.

У меня не было абсолютно никакого желания создавать мистическую, недосягаемую фигуру. Мне вдруг просто захотелось сделать историю про двенадцать дней жизни творчески заряженного человека, который погружён в экстатическое состояние. Ему не нравится, что он возвращается к балету «Гаяне». Ему не нравится, что его музыку бесконечно корёжат, потому что он в это время пишет историю, гораздо более важную для него. И поэтому он больной человек. И если бы в этот момент мне захотелось показать, что он сбегает в какую-то клоаку, где он занимается тем, что, по мнению многих, свойственно живым людям, для меня не было бы стройности в изложении и понимании того, что я пытаюсь рассказать про этого человека.

Творчество — это болезненная ситуация. Это выпадение из жизни, когда художник видит, что его ощущения совершенно не совпадают с тем, что о нём говорят и чего от него ожидают. Но он непреклонно идёт по этому пути. И всё это время, пока он идёт, у него в голове рождается музыка, а всё остальное для него — лишь препятствия.

И. Кленская: Юсуп, встречались ли вы с людьми, которым Хачатурян по-человечески дорог, для которых он не гений, а обыкновенный человек? Что вы узнали, что вас заинтересовало?

Ю. Разыков: Хачатурян был невероятно закрытым человеком, не допускающим вмешательств в личную жизнь. Но при этом он отличался добротой, был хлебосолом и понимал, что такое настоящая дружба.

Сцена в картине, когда музыканты втроём играют на рынке, основана на реальном эпизоде. Когда Хачатурян вывозил из Ленинграда своего учителя Мясковского, их обокрали. И Ойстрах предложил поиграть на разных остановках, чтобы заработать на еду.

Если говорить о живых людях, которые знали композитора, я очень много общался с его сыном — Кареном Арамовичем. Тоже человек очень осторожный, на мой взгляд. Он не был готов открыто рассказывать о своём отце. Но прошлой осенью, когда картина была уже готова, мы вместе с ним посмотрели балет «Гаяне» в Большом театре. Я подошёл к нему и сказал: «Вы знаете, по-моему, „Гаяне“ — это единственный в мире балет с непредсказуемым либретто». Он совершенно ошалел от счастья. Он ответил: «Абсолютная правда. Я знаю тридцать пять либретто, которые сделаны по всему миру. Единственное, что осталось от „Гаяне“ — только музыка моего папы».

И. Кленская: Надо сказать, что Хачатурян терпеть не мог «Танец с саблями». Он говорил: «Если бы я знал, что „Танец с саблями“ затмит все мои произведения, я бы его просто никогда не написал».

Е. Жаринов: И тут мы опять сталкиваемся с психологией творчества. «Танец с саблями», как, например, «Болеро» Равеля, — это шаманическая музыка. Она строится на повторах. И в этом смысле шаманизм как один из ярких источников творчества не всегда управляем самим художником. Потому и отношение художника к результату может быть самым неожиданным.

И. Кленская: Может быть, у кого-то есть вопросы или размышления, которыми хочется поделиться?

Зритель: Сказать, что фильм замечательный, — ничего не сказать. Но у меня одна претензия: фильм очень быстро закончился.

Ю. Разыков: Я вас понимаю. Изначально картина строилась как сериал. Планировалось четыре серии. Там были прекрасные, на мой взгляд, истории: как приезжал Прокофьев, как он первый раз увидел Хачатуряна, как он забрал его фортепианные этюды и издавал их в Париже. Ещё была шикарная комическая история о том, как Сталин заказал Шостаковичу и Хачатуряну гимн. Но, к сожалению, канал «Культура» предложил деньги, недостаточные для того, чтобы достойно снять картину. И тогда мой уважаемый и любимый продюсер Рубен Дишдишян сказал: «Давай попробуем показать это Минкульту». И нам пришлось много чего вырезать. Поэтому я с вами согласен: рано закончился фильм.

Зритель: В вашем фильме много отражений — человеческих, трагических. Как вы к этому пришли? Вы ведь могли снять фильм про другого известного человека: историческую личность, музыканта, актёра. Но вы сняли именно про Хачатуряна. Почему?

Ю. Разыков: Я не хотел примитива. Мне хотелось найти глубину, которая порадует вас гораздо больше, чем легко добываемые фразы.

История Советского Союза противоречива. Хачатурян занимал четырнадцать должностей, но, повторюсь, был очень закрытым человеком. Чтобы добыть информацию, мне пришлось залезть в архивы CNN и найти английские интервью Ростроповича, где он рассказывает, как Хачатурян на самом деле переживал геноцид. В Армении до сих пор никто в это не верит. Это не признают даже сегодняшние армянские власти. Они говорят: «Хачатурян был советским человеком. Он был абсолютно равнодушен к тому, что происходит с его народом». Они переделали гимн Армении, который он написал в 1944 году. Так искажается невероятно сложный облик гения.

С нами произошла интересная история. Два года назад, 17 апреля, мы приехали в Ереван, поселились в театре Спендиарова. Ровно четыре дня мы снимали балетные сцены. И всё это время на улице бушевала революция Пашиняна. Как только мы закончили, мы услышали, что Саргсян подал в отставку. Настало время новой власти. Мы оказались в атмосфере всенародной радости, счастья, чувствовали себя вовлечёнными. Мы хотели понять, что означает для нас оказаться в революционном котле по завершении съёмок. Выяснилось, что эти обстоятельства очень тяжелы для нас, потому что власть была не готова признать, что Хачатурян не армянский, не советский, а интернациональный гений. Я раз семь ездил в Ереван, встречался с разными людьми высших слоёв. И было довольно сложно доказать им, что геноцид армян — это не единственная отличительная черта армянского народа, но забывать о нём нельзя.

И. Кленская: Что, на ваш взгляд, вам не удалось в фильме?

Ю. Разыков: Мне кажется, что в картине можно было бы ярче показать, что музыка рождается из пустоты. Максимум, что мне удалось сказать, — это то, что Хачатурян мыслит звуками и что основой для «Танца с саблями» оказался стук колёс, который он унёс с собой, когда уезжал от своей семьи.

И. Кленская: У Хачатуряна есть замечательное письмо к сыну, где он говорит: «Слушай, попробуй не отступать от себя. Попробуй всегда быть самим собой. Это очень трудно. Мне не очень удалось». Трагическая фигура — человек, которого всё время упрекали в том, что он национальный композитор. Это стало его клеймом. Это его терзало, рождало массу комплексов, творческих в том числе. Многое мог бы написать, если бы было больше сил. А силы истощались, потому что унижали. И это унижение сложно пережить. Постановление 1948 года он браво пережил, но всю жизнь до последнего дня говорил: «Почему так? Что случилось?»

Ю. Разыков: То, о чём вы сейчас сказали, стало эмоциональной основой концепции фильма. Многие и многие выдающиеся люди того времени находились под давлением, жили с ощущением, что они не полностью выражают себя в творчестве. Но именно тогда, несмотря на все ограничения, рождались выдающиеся произведения, проверенные временем. Сегодня в искусстве нет таких прорывов. Сегодня мы можем гордиться только нашей памятью.

И. Кленская: Арам Ильич вам симпатичен как человек?

Ю. Разыков: Бесконечно.

И. Кленская: Выпили бы с ним?

Ю. Разыков: Я бы бегал в магазин каждые пять минут.