Клаус Ланг: «Напрямую к слушателю я не обращаюсь»

Австрийский композитор Клаус Ланг побывал в гостях у радио «Орфей». Европейские критики называют Ланга «композитором осмысленной чувствительности» и говорят, что его музыка — это не язык и не способ коммуникации, а свободный и самостоятельный акустический объект. 20 декабря сочинения автора прозвучали в Пушкинском музее на концерте «Декабрьских вечеров Святослава Рихтера». Ансамбль современной музыки «Klangforum Wien» представил программу-размышление на тему музыкальной геометрии в музыке XX и XXI веков — взаимодействия пластов и линий, горизонтального и вертикального мышления.

С Клаусом Лангом в студии радио «Орфей» побеседовала Марина Сёмина.

М. Сёмина: Клаус, расскажите о том, как в вашу жизнь пришла музыка, почему вы выбрали именно такой путь и такую профессию.

К. Ланг: Как это часто бывает, я не из семьи музыкантов: моя мама работала секретарём, отец — преподавателем. Но моя семья считала образование великой ценностью, а музыку — одной из важнейших его составляющих. Меня с детства окружало искусство, я интересовался им: много читал, любил музыку. Музыка восхищала меня, и уже к двенадцати-тринадцати годам я твёрдо знал, что хочу стать именно музыкантом. Это не было случайностью, результатом влияния старших или чтения книг, как нередко случается в среде музыкантов. Это было моё собственное осознанное решение. Разумеется, я стал много и усердно заниматься, всё время упражнялся в игре на фортепьяно.

М. Сёмина: В одном из интервью вы говорите о том, что видите музыку как свободный, самоценный акустический объект и что музыка — это время, которое стало слышимым. Какую роль в таком случае играет сам композитор?

К. Ланг: Начиная с XIX века и до настоящего времени музыка в основном воспринимается как форма самовыражения. Она призвана отражать собственные чувства и эмоции автора. Если же мы заглянем в прошлое и обратимся, например, к эпохе барокко, то мы обнаружим, что музыка тогда принадлежала сфере риторики, то есть была своеобразным средством красноречия. Музыка могла передавать радость или любовь, но композиторы и исполнители не выражали в ней собственных чувств. Я в своём творчестве углубляюсь ещё дальше в прошлое — в эпоху Средневековья и Возрождения (я говорю о западной культуре), когда ещё не было идеи риторики. Точно так же, как художник создаёт картины, а скульптор — статуи, которые располагаются в пространстве и на которые можно посмотреть, я создаю законченные музыкальные объекты, не транслируя в них свои эмоции. Музыка в данном случае не средство коммуникации. Мои сочинения могут вызвать у слушателя какие-то чувства, могут порадовать его, вдохновить на что-то, но напрямую к слушателю я не обращаюсь.

М. Сёмина: А присутствует ли здесь личность автора или она остаётся за скобками?

К. Ланг: Приведу ещё один пример из истории музыки. Карл Филипп Эмануэль Бах создал известное произведение — Фантазию, в которой он выразил глубочайшие личные чувства. А его отец, Иоганн Себастьян Бах, писал в традициях риторики, не обнажая при этом свои собственные эмоции. Его произведения подчинены строгим правилам контрапункта. Тем не менее они вызывают у нас определённый эмоциональный отклик, и в его музыке, несомненно, прослеживается индивидуальный авторский почерк.

М. Сёмина: Переходя к сегодняшнему концерту в Пушкинском музее, расскажите, пожалуйста, какое произведение будет звучать и как оно создавалось.

К. Ланг: Концерт носит название «Геометрия контрапункта». В нём мы обращаемся к классическому линейному контрапункту. Для этого концерта меня попросили написать произведение, которое как раз и отсылает к контрапунктической традиции. В поисках идеи я глубоко погрузился в историю музыки и в итоге остановил своё внимание на начале XV столетия и творчестве Окегема — самого яркого представителя франко-фламандской школы контрапункта, предтечи итальянского композитора Палестрины, величайшего контрапунктиста наряду с Бахом. При написании своего произведения я решил учесть и то, что концерт состоится в Москве, и обратиться к русскому искусству. Меня всегда очень восхищали русские иконы. Получается, что Окегем создавал очень много духовной музыки, а иконы — это произведения духовного искусства. Всё это объединилось в моём сочинении. Мне очень нравятся оклады, ризы, которые дополняют и украшают нижний красочный слой иконы. При этом само изображение на иконе может быть гораздо старше оклада. Кроме того, меня всегда восхищало, что из-за оклада видны только небольшие фрагменты самой иконы — лицо, руки, ноги. В качестве иконы я взял произведение Окегема и написал для него «верхний слой». Сначала мы видим великолепный сверкающий «оклад», а затем постепенно проявляются более тёмные элементы самой «иконы» — основы, взятой у Окегема. Такова концепция моего сочинения.

М. Сёмина: А как оно называется?

К. Ланг: «Риза».

М. Сёмина: Сегодня вечером будет выступать ансамбль современной музыки, который называется «Klangforum Wien». Я знаю, что вы очень много вместе работаете. Расскажите, пожалуйста, об этом коллективе и вашей работе с ним.

К. Ланг: Музыкальный коллектив «Klangforum» был создан в Вене примерно тридцать лет назад Беатом Фуррером, который сегодня дирижирует. Это один из лучших ансамблей, исполняющих современную классическую музыку во всём мире. Мы называем его «ансамбль», но на самом деле это десять-пятнадцать солистов, которые вместе исполняют одно произведение. Раньше я много выступал с этим великолепным коллективом как органист. И для меня большая радость и честь, что сегодня мы снова вместе, впервые после достаточно длительного перерыва. Кстати, название ансамбля говорит само за себя: «Klang» по-немецки «звук». Одна из сильнейших сторон коллектива — высочайшее качество звука как такового, что для меня лично как для композитора особенно важно.

М. Сёмина: Насколько, на ваш взгляд, композитору важно самому прикоснуться к своему произведению, исполнив его?

К. Ланг: Раньше композиторы по традиции сами исполняли свою музыку. И процесс тотального разделения музыкантов на композиторов и исполнителей, который происходил в XX веке и который мы наблюдаем сейчас, я считаю действительно странным. Я стремлюсь сам исполнять свою музыку. Мне нравится самому её проживать, переживать, осмысливать. Для меня важно иметь такую возможность. Я не хочу быть композитором, который просто пишет ноты. Я хочу быть композитором, который может сыграть свои сочинения.

М. Сёмина: Клаус, я знаю, что вы выступаете не только сегодня. Завтра у вас будет ещё один концерт, который состоится в «Гоголь-центре» и проводится при поддержке Фонда семьи Аксёновых — платформы, которая инициирует проекты, направленные на развитие современной культуры и интеллектуальных инноваций. Там будет та же самая программа или прозвучит что-то новое?

К. Ланг: Я, к сожалению, точно не знаю программу, поскольку она состоит не только из моих произведений. Но моя музыка исполняться будет.

М. Сёмина: Расскажите коротко о ваших впечатлениях о Москве. Любите ли вы сюда приезжать? Как вам здесь атмосфера?

К. Ланг: Я часто приезжаю в Россию. Например, в июне этого года я был в Санкт-Петербурге на музыкальном фестивале «ReMusik.org». Я знаком со многими коллегами — и композиторами, и исполнителями. Что касается русского музыкального духа, я вижу, что культура сохраняется и присутствует в жизни людей и что музыка — не только средство развлечения, но и неотъемлемая часть культуры в целом. И это очень важно и приятно.

М. Сёмина: Клаус, хотелось бы спросить у вас о композиции, которая прозвучит в нашем эфире. Расскажите про это произведение и про историю создания.

К. Ланг: Это сочинение я написал в год Бетховена по заказу Кёльнской филармонии. Как мы знаем, в середине жизни Бетховен практически оглох. Он общался посредством дневников, в которых он писал фразы и показывал их собеседникам. Он записывал их карандашом. Для композитора слух, способность слышать — центральный элемент творчества. В своём произведении я хотел отразить феномен, при котором контакт с миром музыки и возможность общаться сводится к тому, что композитор пишет, а не к тому, что он слышит. По сути, всё сводится к тонкой линии — карандашной строчке в дневнике. Произведение выстроено так, что в начале мы слышим только «тонкую линию», которая исполняется альтом. В конце музыкальная ткань также собирается в «тонкую линию» скрипки. А в середине разворачивается целый мир звуков в их неисчерпаемом разнообразии. Собственно, «Linea mundi» переводится как «линия мира». Можно сказать, это тонкая линия, которая к нему ведёт, или даже граница этого мира.