Душа болит за приём

А. Ноздреватых: Начнём с того, о чём у вас болит душа и что хочется сделать в первую очередь.

А. Рыжинский: В первую очередь хочется разобраться во всём. Работа ректора включает в себя многое: учебную, научную, международную, хозяйственную деятельность. А я в академии до избрания занимался только проблемами развития образования. Поэтому сейчас я вхожу в курс дела, так что душа болит практически обо всём. Но благодаря Галине Васильевне Маяровской, президенту нашего вуза, мне гораздо легче, чем тем моим коллегам, которые в новой для них должности ректора приходят и каждый день открывают для себя иные виды деятельности. Ведь здесь у меня есть замечательный человек, замечательный учитель управления, к которому всегда можно обратиться за советом.

А. Ноздреватых: Давайте поговорим о жизни студентов. Наверное, общежитие — самая больная тема?

А. Рыжинский: Общежитие, репетитории — это действительно больная тема. В академии обучается довольно большое число студентов, поскольку у нас в составе не только вуз, но ещё и два училища. Общежитие в целом не маленькое, но для такого количества студентов, конечно, недостаточное. Поэтому мы очень благодарны Дмитрию Анатольевичу Медведеву, который подписал распоряжение о строительстве нового общежития. Но сейчас мы упираемся в целый ряд трудностей, связанных с землёй и возможностью строительства. Их разрешением мы и занимаемся последние несколько месяцев.

А. Ноздреватых: А где будет это общежитие?

А. Рыжинский: Предполагается, что рядом с нашим общежитием на Хорошёвском шоссе 96, поскольку там есть территория, достаточная для строительства ещё одного здания. И в идеале здания должны соединяться между собой. Проект есть, он мне очень нравится. Но, повторюсь, сейчас мы решаем проблемы даже не с началом строительства, а с началом процедуры принятия основных решений по строительству. Для меня эта тема новая, для моих коллег тоже. Никто из тех, кто сейчас работает в академии, не строил новых зданий. Тем не менее, думаю, мы справимся и с этим.

А. Ноздреватых: То есть о сроках говорить пока рано?

А. Рыжинский: Дмитрий Анатольевич говорил о том, что срок сдачи этого здания — 2022 год. Я надеюсь, что мы все сделаем в срок.

А. Ноздреватых: Говорят, в Гнесинке нет фониатра.

А. Рыжинский: Да, есть такая проблема. Было время, когда фониатр работал. Но при оптимизации структуры вуза от него было принято решение отказаться. Это случилось довольно давно. Сегодня, когда нужно решить целый ряд жизненно важных задач, эту проблему я не могу отнести к разряду острых. Безусловно, сегодня у наших вокалистов есть контакты с фониатрами в концертных и учебных организациях. Но я понимаю, что свой фониатр академии необходим. И мы в будущем вернемся к этому вопросу.

Человек, который закончил Академию музыки имени Гнесиных и остался в профессии, — это музыкант, на которого можно ориентироваться и которому можно доверять как профессионалу.

А. Ноздреватых: Студенты Гнесинской академии сегодня и студенты Гнесинки, скажем, десятилетней давности чем-то отличаются друг от друга?

А. Рыжинский: Как нельзя найти двух одинаковых людей, так же нельзя найти и два одинаковых поколения студентов. Сегодняшние реалии, безусловно, отличаются от того, что было десять и тем более двадцать лет назад, когда мобильные телефоны ещё не имели массового распространения, а интернет воспринимался как нечто неизведанное, с непонятным значением — плюс или минус. Сегодняшний студент имеет другой алгоритм мышления. Но, как и в прежние времена, есть удивительно талантливые, даже звёздные студенты, а есть те, кто плывёт по течению и двигается по инерции. Как и прежде, есть откровенные лентяи, саботирующие занятия и саму деятельность музыканта. Но есть и уникальные студенты. Им не просто интересно преподавать: с ними интересно общаться. Поэтому я с огромным удовольствием продолжаю преподавать и с большой надеждой смотрю в будущее. Думаю, новые алгоритмы мышления не изменят самого главного — того, что человек, который закончил Академию музыки имени Гнесиных и остался в профессии, — это музыкант, на которого можно ориентироваться и которому можно доверять как профессионалу.

А. Ноздреватых: Противостояние Гнесинки и консерватории. Как вы к нему относитесь? На ваш взгляд, оно будет продолжаться?

А. Рыжинский: Можно называть это противостоянием или соперничеством. Но я бы сказал, что это здоровая творческая конкуренция, которую я наблюдал, наблюдаю и, надеюсь, увижу в дальнейшем. Это конкуренция различных школ, каждая из которых сама по себе очень интересна. Сегодня между нашими вузами наметился конструктивный диалог по многим вопросам. Это не только вопросы науки и творчества. Это вопросы, связанные с решением наших общих проблем нормативно-правового регулирования в сфере искусства и выработкой общего ответа на вызовы сегодняшнего дня.

Если говорить о творчестве, то я, как и раньше, с удовольствием посещаю концерты дорогих коллег из консерватории. С некоторыми из них я дружу. Конкуренция, безусловно, присутствует, но она не мешает дружбе. Это не противостояние, не антагонизм, который препятствует диалогу, а, скорее, то, что подхлёстывает, то, что увлекает.

А. Ноздреватых: Как вы относитесь к тому, что студенты одновременно обучаются и работают по специальности?

А. Рыжинский: Я отношусь к этому как к неотъемлемой составляющей жизни студента. Мы всегда говорим про практико-ориентированное обучение. Мы говорим о том, что музыкант — это не только теория и занятия в классе. Когда я учился в академии, я постоянно работал. И это не мешало мне посещать занятия. А если даже я их пропускал, то понимал, в каком направлении двигаться, и всегда находил понимание среди моих учителей. Одни студенты умело совмещают работу с учёбой, а другие считают, что в Москве они в первую очередь должны работать. Нам важно понять: студенту, который получит диплом и станет профессиональным музыкантом во всех смыслах, будет сложно найти работу, если в период учёбы он не приобретёт практический опыт и послужной список, который часто требуется при трудоустройстве. Сам я работаю фактически с шестнадцати лет, причём именно как хормейстер. В моей жизни не было ни одного периода, когда я не работал бы с хором. Чаще всего это были самодеятельные коллективы. Поэтому я категорически возражаю против того, чтобы запрещать эту практику. Я всегда прошу только одного: «Пожалуйста, соблюдайте правила. Если нужно посещать занятия, уважительно относиться к педагогам и успешно сдавать экзамены. Если вам удаётся совмещать учёбу с работой, замечательно. Если нет, вы что-то делаете неправильно».

А. Ноздреватых: Ваше детище — коллектив «Altro coro». У вас будет время заниматься им?

А. Рыжинский: Я очень надеюсь, что будет. Было бы обидно бросить ансамбль, который в следующем году отметит десять лет с момента возникновения. Сегодня в коллективе участвуют студенты, аспиранты, ассистенты и даже преподаватели. А это означает, что есть те, кто может меня заменить в период временного выпадения из процесса. Ансамбль должен жить, потому что у него есть своя миссия. Когда-то академия благословила его возникновение. И если случится так, что станет совсем тяжко, я уж подумаю о том, что сделать для того, чтобы коллектив продолжал существовать даже без меня, хотя мне и не хотелось бы его покидать.

Без музыкального образования ребёнок недополучит что-то очень важное

А. Ноздреватых: В архивах радио «Орфей» есть замечательный журнал «Музыкальный современник». Его в начале прошлого века издавал сын Николая Андреевича Римского-Корсакова — Андрей Николаевич. Там мы нашли одно объявление, которое затем опубликовали в соцсетях. Это объявление Гнесинского музыкального училища за 1915 год. Оно касается набора студентов. В нём говорится, что желающие обучаться на фортепиано и скрипке при посещении теоретических предметов, в том числе хора и сольфеджио, платят 125 рублей в год, а желающие посещать только специальность платят 200 рублей. Объявление, конечно, вызвало резонанс среди наших подписчиков. Его репостили и комментировали: «Да, совершенно правильно, потому что без хора и сольфеджио никуда».

Но сегодня мы наблюдаем такую картину: количество хоровых часов в музыкальных школах сокращается, к хору относятся как к чему-то весьма необязательному. Вы сможете повлиять на эту ситуацию? Хотите на неё повлиять?

А. Рыжинский: Понятно, что «хочу» и «могу» не всегда совпадают. Перед детскими музыкальными школами и школами искусств стоит проблема сохранения великого методического наследия детского музыкального образования. Но, помимо этого, важно максимально приблизить музыкальную школу к людям, дать понять тем, кто далёк от искусства, что человек, получивший музыкальное образование, не обязан связывать свою жизнь с музыкальным искусством. Это то образование, которое в будущем позволит человеку по-новому смотреть на жизненные проблемы и творчески подходить к их решению.

Безусловно, сольфеджио и хор необходимы любому музыканту вне зависимости от того, станет ли он профессионалом. Одной лишь игры на музыкальном инструменте недостаточно. Великая Елена Фабиановна и ее семья прекрасно это понимали. Методика, которая сформировалась тогда, актуальна и сегодня. Она может варьироваться, но суть её остаётся неизменной.

Обязательность комплексного образования неоспорима. Вопрос в том, как она достигается. Это всегда задача руководителя. В федеральном законе говорится об автономии организаций высшего образования. Но по большому счёту ею обладают и учебные заведения среднего профессионального образования, и детские музыкальные школы. Если директор радеет за своё дело, если он понимает, что именно может помочь его музыкальной школе, он услышит наши голоса. Но если он думает в первую очередь о финансово-хозяйственной части и во имя исполнения своего финансового плана готов принести в жертву всё, включая сольфеджио и хор, — жалко.

Только вместе мы — те, кто отвечает за музыкальное образование, — можем в корне изменить ситуацию. Нам бесполезно ждать этого сверху. Нам бесполезно ждать этого снизу — со стороны, как сейчас принято говорить, заказчиков образовательных услуг (ненавижу это выражение). Сегодня мы должны повернуться лицом к людям, объяснить им, что без музыкального образования ребёнок недополучит что-то очень важное. Я за то, чтобы подавляющее большинство людей в нашей стране имело возможность прикоснуться к музыкальному образованию во всех его ипостасях: и к инструментальному исполнительству, и к хоровому искусству (ни в коем случае не говорю о детском «академическом» сольном пении).

Сольфеджио сегодня почему-то вызывает шквал критики. Если уж так случилось, что человек не сошёлся с педагогом, то почему должна страдать сама дисциплина? Как и в любом деле, ненависть к конкретному педагогу переносится на сам предмет.

У нас есть проблемы с преподавателями сольфеджио. Сегодня Академия музыки имени Гнесиных имеет всего пять мест приёма на специальность «Музыковедение». Пять мест! Мы готовы принять в три раза больше: у нас гигантский научный и практический потенциал. Мы готовы прибегнуть даже к целевому набору, поскольку во многих регионах не хватает преподавателей сольфеджио. Кстати, та же проблема и с хоровиками: в этом году у нас на три приёмных места меньше. Нам сократили приём без объяснения причин. И я очень остро это переживаю, потому что я понимаю, что мы выпустим на трёх хоровых дирижёров меньше. Вы спрашивали меня, о чём болит душа. Сейчас у меня душа болит за приём. На дворе осень, переходящая в зиму, а я уже думаю о том, что у нас будет летом.