Иосиф Бродский

Пролитую слезу

из будущего привезу,

вставлю её в колечко.

Будешь глядеть одна,

надевай его на

безымянный, конечно»

Ах, у других мужья,

перстеньки из рыжья,

серьги из перламутра.

А у меня — слеза,

жидкая бирюза,

просыхает под утро.

Носи перстенёк, пока

виден издалека;

потом другой подберётся.

А надоест хранить,

будет что уронить

ночью на дно колодца.

В общем, о нём всё известно: и про военно-послевоенное детство, и про работу геологом, и про знакомство Иосифа Бродского с Анной Ахматовой, которую он выделял среди других молодых, и про арест, и про ссылку, и про эмиграцию, и про Нобелевскую премию — в общем, всё известно и понятно. Непонятна только его абсолютная поэтическая гениальность, как и любая гениальность, впрочем. Читать, вчитываться, разбираться и так до конца никогда не понять.

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но не важно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует с одного

из пяти континентов, держащегося на ковбоях.

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь

от тебя, чем от них обоих.

Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,

в городке, занесённом снегом по ручку двери,

извиваясь ночью на простыне,

как не сказано ниже, по крайней мере,

я взбиваю подушку мычащим «ты»,

за горами, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты

как безумное зеркало повторяя.