Московская премьера Седьмой симфонии Шостаковича

Жизнь ничто не может остановить, даже война. Музыку — тоже.

История легендарного исполнения Седьмой симфонии Шостаковича 9 августа 1942 года в блокадном Ленинграде известна всем. Осталось немало свидетельств, об этом написаны многочисленные статьи, сняты фильмы. Сегодня нам трудно себе представить, насколько важным, грандиозным событием была эта премьера, с какой силой она откликнулась в сердцах людей не только нашей страны — во всем мире.

Ее первое исполнение состоялось 5 марта 1942 года в Куйбышеве, там в то время находились в эвакуации и Шостакович, и труппа Большого театра СССР, симфоническим оркестром ГАБТ дирижировал Самуил Самосуд. Симфония транслировалась по радио на весь Советский Союз, в Англии и США. А второе исполнение было в Москве: два вечера, 29 и 30 марта 1942 года произведение исполнялось в Колонном зале Дома Союзов силами объединенного оркестра Большого театра и Всесоюзного радиокомитета также под управлением Самуила Самосуда. По воспоминания очевидцев, оба раза зал был полон, оба раза были долгие оглушительные овации, на концертах присутствовал и автор. Газета «Правда» отозвалась на премьеру огромной статьей, в которой отмечала и совершенство прекрасного музыкального произведения, и мастерство объединенного оркестра. «Оркестр живет теми же чувствами и мыслями, что так волнует композитора, — писал автор. — С этими же чувствами и мыслями живет вдохновенный исполнитель Седьмой симфонии Самуил Абрамович Самосуд вместе с безмолвной, местами до слез глубоко взволнованной аудиторией».

О любопытном и очень показательном происшествии, которое случилось на втором концерте, в своих письмах написал очевидец события публицист Давид Заславский. (Да, да, именно тот, печально известный автор разгромных статей «Сумбур вместо музыки» и «Балетная фальшь»! На этот раз, правда, кардинально сменивший тон).

«Принимали здорово. Интересно вышло в конце второго концерта. Он начался в шесть тридцать. А в девятом часу, когда подходило дело к финалу четвертой части, — вдруг возле Самосуда возник человек в полувоенном и стал ему что-то говорить. Все в зале поняли: воздушная тревога, никто не шелохнулся. Самосуд продолжал, даже не отмахнувшись от стража. Он помялся, помялся, — оркестр забирает все выше, все громче, приближается кульминация — махнул рукой и смылся. Как только Самосуд закончил, человек снова тут и размахивает руками, хочет говорить. В зале все встали, овации, никто не уходит, Самосуд аплодирует, чтобы Шостакович вышел. Он поднялся на эстраду, долго кланялся, а беспокойный человек машет руками и что-то кричит, чего нельзя расслышать, и это смешно. Наконец овации стихли, и Самосуд подал знак, что, вот, мол, человек просит слова. Замолкли, — никто не уходит. Человек начал: „Граждане, соблюдайте спокойствие…“ И не кончил, такой поднялся смех. В зале был только один беспокоившийся — это он». Вот уж действительно, и музыку, и жизнь остановить нельзя.

А то, как слушали эту музыку, — само по себе явление удивительное. Новую и совсем не простую музыку, длившуюся больше часа, слушали, не отрываясь. И если бы ее исполняли снова, то снова и снова зал был бы полон.