Бетховенский цикл Генриха Нейгауза

«Генрих великий» — так однажды про Генриха Нейгауза сказал выдающийся польский композитор Кароль Шимановский. Нейгауз действительно был уникальной личностью: пианист, педагог, автор книг, очерков, рецензий, блестящий знаток поэзии, живописи, философии, свободно говоривший на шести языках. Он был беззаветно влюблен в музыку, и она отвечала ему взаимностью. Рояль у него звучал импульсивно и страстно, как будто музыка рождалась прямо под пальцами пианиста. А еще он был неисправимым мечтателем, о чем написал в одной из своих статей: «Во мне, преподавателе музыки, живет мечта о том, чтобы музыка вошла в программу общеобразовательной школы, чтобы широчайшие массы трудящихся умели не только слушать музыкальные произведения, но и исполнять их. Я пропагандирую фортепиано. Это единственный инструмент, на котором можно играть решительно все. В моей мечте все советские дети учатся играть на фортепиано…» Горячее желание поделиться самым прекрасным со всем миром, удивительная щедрость натуры… Ему верили безоговорочно. Может быть, еще и поэтому концертные выступления Нейгауза привлекали как искушенных знатоков, так и самую широкую публику.

В сезоне 1939-40 годов Генрих Нейгауз представил в Малом зале консерватории грандиозный бетховенский цикл из семи концертов. Все фортепианные сонаты композитора. Бетховенские сонаты Нейгауз играл всегда, но это был уникальный случай, когда пианист исполнял их циклом. Насколько глубоким было погружение в музыку великого классика, говорят вот эти строки, написанные самим музыкантом: «Когда мне было лет 17-18 (это было летом в чудесной деревне Полтавской губернии Мануйловке), я впервые принялся за изучение труднейшей сонаты Бетховена Hammerklavier, с фугой. Принялся я за это очень рьяно, и если не играл ее, то все время о ней думал — на прогулках, во время купанья, сидя за обеденным столом… Укладываясь спать, я клал сонату на стул рядом со свечой (электричества тогда в Мануйловке еще не было) и читал ее до тех пор, пока сон меня не одолевал. Во время сна соната мне снилась, и бывало так, что я вдруг „застревал“ в фуге во сне, не знал — как и что дальше. Это причиняло мне, очевидно, такое беспокойство, что я просыпался, зажигал свечку, брал ноты и читал фугу с того места, где я застрял. Потом опять засыпал. Бывало это не раз. В результате такой „работы“ я выучил всю сонату наизусть ровно в шесть дней, а для такой вещи это срок минимальный».

Замечательный пианист, педагог, музыковед Яков Мильштейн, работавший в Московской консерватории с 1935 года, оставил очень теплые и подробные воспоминания о Генрихе Нейгаузе. Он писал: «Кто в двадцатые-тридцатые годы слушал выступления Нейгауза, тот на всю жизнь приобрел нечто такое, чего не выскажешь словами. Он обладал удивительной зоркостью и душевной ясностью, неисчерпаемой фантазией, свободой выражения, умел услышать и выявить все потаенное, скрытое … владел нежнейшими звуковыми красками для передачи тончайших оттенков чувства, тех неуловимых колебаний настроения, которые для большинства исполнителей так и остаются недоступными. И вместе с тем был взыскательно строг к себе, относясь критически к каждой детали исполнения. Он сам как-то признавался, что „в лучшие минуты он чувствует, что исполняемое произведение — как бы его собственное, и он проливает слезы от радости, волнения и любви к нему“.