Сергей Бархин. Передача вторая
9 августа 2008
В соответствии с требованиями РАО нельзя ставить на паузу и перематывать записи программ.
С гостем Владимира Молчанова вы уже встречались — это замечательный художник, сценограф, архитектор Сергей Михайлович Бархин. В этой передаче он рассказывает о специфике своей профессии, о том, что театральный художник априори несвободен, и что любому художнику по сути своей хочется быть свободным…
Сергей Бархин: «Настоящий художник зарабатывает миллионы. Театральный художник — это никто. Это случайно в России благодаря сталинизму, а до этого двум линиям, когда сначала мирискусники пришли в культурную деятельность, а потом пришли модернисты все, вот в России режиссеры и уважали художников во все времена. Поэтому в России роль театрального художника поднялась. Да не в этом дело! Я с удовольствием работал в театре, дело же не в славе. Несвободный, потому что нужно учитывать мнения любых других людей. И это светская профессия, ты разговариваешь с тысячами людей. А художник настоящий, он либо сидит в поле, как Ван Гог под шляпой, либо, как Шишкин в лесу. А, как правило, советский художник сидел в подвале, мрачный, без связей (даже девушки их не любят), грязный с бородой и из себя выдавливал какую-то идею русскую, допустим, корни какие-нибудь или, наоборот, русская идея — это абстрактные палочки, или концептуальные идеи, или соцарт, любые идеи… Это человек несветский, то есть он не просто свободный, он обязан быть свободным. А театральный художник обязан быть несвободным… »
Сущность своего особого понимания театра Бархин определил уже в первой полностью самостоятельной работе — «Чайке» 1970 года в «Современнике». Это принцип, как он сам называл, «эклектики»: сцена как скопление индивидуальностей (персонажи, а не ансамбль), природы (деревья, кусты), кусков архитектуры. Соединение разного и разностильного.
Такое понимание сценографии вызвало неприятие со стороны критики. Художника обвиняли, что «это не Чехов», как про последующие его работы говорили: «Это не Шекспир», а на самом деле он предлагал хотя и парадоксальное, но тончайшее и пронзительно драматичное видение чеховской драматургии и глубоко органичное визуальное прочтение пьес Шекспира.
Опережая время, он явил собой первого в советской сценографии художника постмодернистского склада мышления. Он легко играл с разными стилями, с декорационными формами старинных театров, непринужденно сочетая изображения и подлинные предметы, откровенно театральную бутафорию и натуральные фактуры…
