Ростропович

Человек, который обаял весь мир. И даже те, кто очень далёк от музыки, и те, кто никогда не задумывался, как правильно писать эту сложную фамилию, знают, что Ростропович — это наш великий музыкант. Человек, проживший огромную разнообразную красивую жизнь, человек, умевший находить общий язык с королями и дворниками, с гениями и самыми обыкновенными встреченными им людьми.

Сейчас уже сложно это представить, но такой прекрасный и всеми любимый инструмент, как виолончель — практически олицетворение человеческого голоса в инструментальной музыке — до Ростроповича не был столь любим и не имел такого широкого признания как солирующий инструмент. Да, существовали концерты Гайдна, Шумана, Сен-Санса, Вариации на тему рококо Чайковского, и даже в Тройном концерте Бетховена их трёх солистов лидирует именно виолончелист. Немало и прекрасной камерной музыки с участием виолончели. Но с фортепианным и даже скрипичным репертуаром всё-таки не сравнить. А вот всё, что написано для виолончели во второй половине 20 века, написано если не непосредственно для Ростроповича, то уж точно с учётом того, что он сделал для развития своего инструмента.

Но я всё-таки не виолончелист, поэтому расскажу свои впечатления от гениального человека и музыканта. О нём говорили — сначала слышны звуки поцелуев, и только потом появляется сам Слава. Да, его очень многие звали Славой, и он на этом настаивал, и любил пить на брудершафт. Но для меня, конечно, он Славой не был — слишком большая была и возрастная, и статусная дистанция. И когда я впервые услышала в телефонной трубке голос, и он произнёс «привет, Катя, это говорит ‘ост’опович» (он же не выговаривал букву Р, поэтому собственная фамилия давалась ему нелегко!) — моей самой важной задачей было справиться с первоначальным изумлением и правильно выговорить его имя-отчество: здравствуйте, Мстислав Леопольдович! Мне удалось. Он пригласил меня стать стипендиатом его Фонда, назначив мне стипендию имени Эмиля Гилельса. А дальше было много интересного: и концерты под его управлением как дирижёра, и стажировка в Париже, и просто незабываемые моменты общения — как творческого, так и просто человеческого, потому что он обожал общение, весёлые застолья, где был, конечно, главным действующим лицом. Когда рядом была Галина Павловна Вишневская, он был чуть более сдержан, хотя все равно необыкновенно остроумен, даже если это были приёмы у первых лиц городов и стран; а уж если это была посиделка со старыми друзьями юности, как, например, в Саратове, где за большим общим столом в компании присутствовал его однокашник, профессор Московской консерватории, хоровой дирижёр Борис Григорьевич Тевлин — можно было лопнуть от бесконечного смеха, от нескончаемых анекдотических историй, которыми Маэстро сыпал как из рога изобилия. По счастью, у меня есть домашняя видеозапись этой невероятной вечеринки.

А ещё из той поездки есть воспоминание о способе, с помощью которого Ростропович одним махом покорил всех музыкантов оркестра Саратовского театра и балета. На первой репетиции маэстро, как положено, высказывал все свои пожелания и замечания. Предполагается, что музыканты должны делать в своих нотах пометки карандашом. То ли Ростропович заметил, что не все записывают, то ли ещё что… Но на следующий день перед началом репетиции всем музыкантам были розданы карандаши и Маэстро сказал — это мой подарок вам на память, и теперь уж вам точно есть чем записывать, что я говорю! Это было необыкновенно трогательно, и сразу стало ясно, что и так тоже сразу и бесповоротно завоёвываются сердца. Простое и такое приятное проявление заботы! Удивительно, как его внимания хватало на всех, кто попадал в его круг. Он был гений не только музыкальный, он был гений человеческого общения. И когда я думаю о нем, я всегда улыбаюсь.