«Отелло»
4 марта 2012
В соответствии с требованиями РАО нельзя ставить на паузу и перематывать записи программ.
«В сущности, если разобраться, жизнь — это сплошная скука, если нет страдания!», — размышлял Джузеппе Верди накануне премьеры оперы «Отелло». Ему исполнилось 74 года, жизнь представлялась мрачной, но забавной…
В программе, посвященной трагедии Шекспира «Отелло», авторы программы «Лабиринты» ведут разговор об удивительной мавританской культуре, противостоянии европейского и арабского миров и извечной проблеме всего человечества «свой — чужой»…
Евгений Жаринов: «Если не брать в расчет весь реалистический пласт пьесы (любовь, ненависть, ревность и т. д.), то Отелло и Дездемона — это в Великом Алхимическом Деянии (трансмутация металлов, способ получения философского камня, прим. ред.) типичное сочетание мужского и женского. Причем это сочетание дается здесь как полюс. В результате этого ‘сочетания — не сочетания’ — Луны и Солнца, как мужского и женского начал (или ртути [жидкий металл] — Меркурия и меди [твердый металл] — Венеры) — должны давать в итоге то, что называется ‘философским камнем’, который способен очистить и преобразить весь мир, превратив его в то золото, которое волхвы приносят Христу.
<…> Еще одна вещь здесь чрезвычайно важна: мавританский этнос содержит в себе сочетание двух цивилизаций — европейской и арабской. Заметьте, все действие пьесы происходит в Венеции. А Венеция, нетронутая еще варварским влиянием, в данном случае — воплощение старейшей европейской культуры, колыбель великих греко-римских традиций, а мавр — это представитель той самой другой, арабской, цивилизации, не менее глубокой, но более молодой и потому пассионарной. Поэтому Отелло — воин, Отелло — захватчик, и, наконец, Отелло — идеалист.
<…> Отсюда возникает конфликт различных цивилизация. Здесь мы снова сталкиваемся с проблемой «свой — чужой», потому что очень трудно — почти невозможно — признать чужого как своего; понять, что они тоже люди, что они тоже что-то из себя являют. И перед нами опять — великая любовь, которая заканчивается убийством. <…> Это, к слову сказать, весьма существенная культурологическая пара — «свой — чужой» — которая проходит через всю мировую литературу: как находиться в этом, как понимать чужого, как научиться принимать его, да и, возможно ли это?..
