Альбрехт Карл (Константин) Карлович

«Часто вспоминаю, как накануне Рождества всегда бывал твоим гостем. Помнишь знаменитую жжёнку на Новый год в 1875-м, после которой я целую неделю был пьян?». Это одно из сотни писем Петра Ильича Чайковского — Карлуше. Константину Карловичу Альбрехту, известному московскому хормейстеру, одному из создателей Русского хорового общества. Оно написано спустя много лет после описываемых событий. Почему же Чайковский, завсегдатай модных ресторанов и знаток элитных вин, так увлёкся легендарным гусарским коктейлем? Что же случилось тогда? Давайте вспомним эту историю.

Альбрехт был всего лишь на пять лет старше Чайковского. Но смолоду обзавёлся семьёй, детьми, заботами. Отрастил огромные усы и бороду и выглядел намного старше своего моложавого друга. Его московский дом стал для композитора родным. Там Чайковский играл с детьми, оставался отобедать, а заодно обсудить консерваторские дела. Он был профессором консерватории, Альбрехт — помощником директора Николая Рубинштейна, его «правой рукой». Занимался Альбрехт всем: от подготовки методичек до ремонта здания. А еще дирижировал в оперной студии и искал спонсоров для ее спектаклей. Милый, добрый, вечно куда-то бегущий. Немецкие гены неведомым образом соединились в нём с русской душой, педантичность с нашим национальным альтруизмом. Его зарплата была столь скромной, что он всё время подрабатывал частными уроками: в пансионах, кадетских корпусах и даже в тюрьме! Был неплохим композитором, но на себя времени не оставалось. Зато всегда находилась минутка послушать новое сочинение Петра Ильича.

Рождество 1874 года Чайковский, как обычно, собирался встретить у Альбрехта в компании с Рубинштейном. Перед началом праздника он решил показать Николаю Григорьевичу, знаменитому дирижеру и пианисту, свое новое сочинение — Первый фортепианный концерт. Хотел, как лучше, а получилась…разгромная критика и требование переделать «бездарную» партитуру. В ответ Чайковский ушел, громко хлопнув дверью. Счастливого Рождества не случилось, но зато на Новый год, который в дореволюционной России отмечали после Рождества, он отвел душу в компании «милого Карлуши» и «сногсшибательной» жжёнки.

Отношения с Рубинштейном так и не восстановились, а Константин Альбрехт остался для Чайковского «бесценным другом» до самого конца: «Из всех живущих на свете людей я дорожу только некоторыми, в числе которых ты, Карлуша, занимаешь одно из первейших мест. К остальному человечеству я глубоко равнодушен…»