Одинокий русско-советский симфонист
Он написал рекордные в ХХ веке 27 симфоний, но играют их сейчас крайне редко, и имя его все еще мало известно широкой публике.
Своими многочисленными симфониями он как бы возместил их явную нехватку в русской музыке ХIХ столетия, когда многие наши композиторы, такие как Глинка, Мусоргский, Даргомыжский, их не писали вообще или не придавали им особого значения, как например — Римский-Корсаков, автор 15 опер. А вот его последний ученик обогатил и развил отечественные симфонические традиции, заложенные на рубеже двух предыдущих веков Чайковским, Скрябиным, Рахманиновым, Глазуновым, и передал от них эстафету новым поколениям композиторов — Прокофьеву, Шостаковичу, Шнитке, Слонимскому и другим.
Наиболее близка Мясковскому линия лирико-повествовательного, балладно-эпического симфонизма, идущая от второго его учителя, Лядова, в частности — от лядовских мини-шедевров «Волшебное озеро», «Кикимора», «Про старину», с их таинственностью, загадочностью, недосказанностью и некоей «закрытостью». Но в отличие от своего педагога, избегавшего развернутых продолжительных высказываний и тяготевшего к миниатюре, его воспитанник, наоборот, часто создавал огромные протяженные полотна, порой даже чрезмерные, как знаменитая Шестая симфония, звучащая почти полтора часа. Кстати, в ней Мясковский в первый и последний раз использовал хор, исполняющий старинный духовный стих, явно навеянный первой частью из «8 русских народных песен» Лядова.
Жизнь Николая Яковлевича была очень непростой, что, безусловно, сказалось на его личности и музыкальном творчестве. Оставшись уже в 9 лет без матери, а затем и старшего брата, он по семейной традиции оканчивает военное училище и участвует в Первой мировой войне, где получает тяжелую контузию, а вскоре теряет горячо любимого отца, трагически погибшего в годы революции. Все эти удары судьбы отразились на его музыке, в которой преобладают оттенки грусти, печально-мучительных размышлений и переживаний. Даже в относительно светлых мажорных эпизодах у него постоянно слышатся минорные нотки пессимизма, скепсиса, одиночества.
Квинтэссенцией этих настроений является уже упоминавшаяся Шестая симфония, где передано отношение композитора к военно-революционным событиям в стране, наложившим огромный отпечаток на его личную жизнь. К гибели 70-летнего отца-пенсионера, вышедшего на улицу в своей генеральской шинели и растерзанного за это толпой, добавилась потеря любимой тетки, заменившей ему мать. В этом гигантском произведении автор чуть ли не единственный раз в жизни использует цитаты — французские народные песни «Карманьола» и «Ца йра» («Все вперед»), а также применяет хор, исполняющий духовное песнопение «Расставание души с телом». Но в дальнейшем он будет постоянно стремиться к более светлым и оптимистичным музыкальным высказываниям, приблизившись к этому в своих поздних симфониях (начиная с Двадцать первой) и других сочинениях — сонатах, концертах, кантатах, романсах.
Еще одна важнейшая отличительная черта биографии Мясковского, подчеркивающая его обособленность от других композиторов — сравнительно поздний выбор им музыкальной профессии. Потомок военных офицеров-фортификаторов, то есть строителей фортов и крепостей, он даже родился в одной из них — Новогеоргиевской недалеко от Варшавы — и стал в результате кадровым военным. Но сильная с детства тяга к музыке приводит его все-таки в Петербургскую консерваторию, правда, в весьма зрелом, 25-летнем возрасте, когда большинство музыкантов уже завершает профильное образование.
Неудивительно, что он становится там самым взрослым из студентов, старше остальных как минимум на 10 лет. Впрочем, это обстоятельство не мешает ему дружить вплоть до собственной кончины с однокурсником Прокофьевым. Но, в отличие от своего юного друга, он на всю жизнь остался одиноким, никогда не женился и не имел детей, а все свои духовные силы отдал трем младшим сестрам и преподаванию. За 30 лет работы в Московской консерватории Мясковский создал крупнейшую отечественную композиторскую школу, куда вошли Кабалевский, Мосолов, Хачатурян, Эшпай, Шебалин, Мокроусов, Мурадели и десятки других замечательных советских авторов. За свою творческую деятельность он удостоен пяти Сталинских премий — больше, чем любой из его коллег, что не спасло его от обвинений в формализме в 1948 году, вскоре после которых композитор умер. Похоронен Николай Яковлевич Мясковский на Новодевичьем кладбище в Москве.
Текст — Анатолий Лысенков
____________________________
В XX-м веке этот композитор был одним из самых крупных русских симфонистов, — симфония была его любимым жанром, и написал он их много — 27. Мясковского едва ли можно назвать первооткрывателем или новатором, — он скорее завершает целую эпоху в истории русской музыки, и завершает талантливо, так что всё его творчество называют «мудрым обобщением» тех традиций, которые сложились еще у композиторов «Могучей кучки». Он был близким другом Прокофьева, учился с ним на одном курсе в Петербургской консерватории. Среди их педагогов были Александр Константинович Глазунов и Анатолий Константинович Лядов, а если бы они были чуть старше, то застали бы и Николая Андреевича Римского-Корсакова. Им преподавали технику той самой русской школы композиции, основоположником которой был Балакирев. Мясковский принял и развил эти традиции, а Прокофьев отбросил изученные правила, как сбрасывает леса готовое после отделки здание. XX-й век взглянул на искусство иначе, чем XIX-й, — новый взгляд есть и в музыке Мясковского, но этот композитор пользовался прежней, веками обкатанной техникой, а Прокофьев предложил новую. Они показывали друг другу все свои новые сочинения, и, не боясь ни резких выражений, ни комплементов, смело высказывали свои суждения. При этом им удалось на всю жизнь сохранить самую искреннюю дружбу.
Мясковский не сразу решил посвятить себя музыке. Он поступил в консерваторию, почти закончив обучение в Военно-инженерном училище. Его профессия сапёра впоследствии пригодилась ему во время 1-й мировой войны, — он был мобилизован, и четыре года, проведенные на фронте, сильно изменили его характер. Может быть, настоящее мужество, о котором часто вспоминали современники, пришло к нему именно тогда. Вернувшись с войны, он попал в самую гущу музыкальной жизни, которая была особенно оживленной в 20-е годы. А затем наступила пора охоты –пора преследования талантливых композиторов и вообще всех одаренных людей. Трудно сказать, было ли тяжелее во время Второй мировой войны — или в наступившем после нее мире. Мясковский не дожил до смерти Сталина. Он умер в 48-м году, почти сразу после известного постановления Жданова, в котором его, Прокофьева, Шостаковича и еще нескольких композиторов обвинили в формализме. Прокофьев тоже не дожил до «оттепели» — не дожил совсем немного, он умер в один день со свирепым «вождем народа». Шостаковичу повезло больше: он не только застал то время, когда вновь стали исполнять его сочинения, но даже смог оставить воспоминания, в которых позволил себе сказать правду. По странному стечению обстоятельств они до сих пор не изданы на русском языке, их знают только англоязчные читатели.
Но вернемся к Мясковскому. Двадцать семь его симфоний разнообразны и по музыке, и по образному содержанию. Так, Десятая написана под впечатлением от пушкинского «Медного всадника», героем Одиннадцатой стал Стенька Разин, Двенадцатая, «симфония борьбы», повествует о деревне, сначала — царской, а потом — социалистической, и заканчивается песнью о новой жизни. Это — только несколько примеров композиторских затей. С годами музыка его то насыщалась диссонансами, то вновь очищалась, возвращаясь к народным или церковным напевам. Все же по колориту она, если и не мрачна, то, во всяком случае, сумрачна, — может показаться, что автор ее и в самом деле был угрюмо-задумчив. Однако Кабалевский, хорошо знавший композитора, пишет, о нем так. «Глаза и улыбка [его] словно говорили: „не бойтесь, я вовсе уж не так сумрачен, как это про меня говорят, и как это вам могло самому показаться“. Я знал его на протяжении 25 лет, — продолжает Кабалевский, — и ни разу не видел, чтобы он вышел из себя. Он бывал „колючим“, если хотите — „ядовитым“, но никогда не терял самообладания, и особой присущей ему сдержанности».