Знаменитый канадский пианист, наиболее известный благодаря своим интерпретациям музыки Баха.
Имидж этого музыканта был совершенно особенным. Поразительный, загадочный, парадоксальный — так называли Глена Гульда критики. Его интерпретации непостижимо разнообразны, в студии он мог, например, в один вечер записать несколько абсолютно не похожих трактовок одного и того же произведения, играя его то крайне быстро, то крайне медленно, без труда предлагая все новые и новые идеи. Его интерпретации признают не все, и не все считают их убедительными, но как бы неожиданны они ни были, они всегда оставляют ощущение превосходящего все традиции могучего интеллекта.
Григорий Фрид в своей книге «Музыка, общение, судьбы» так рассказывает о первой звукозаписи Гульда. Однажды, в один из теплых летних дней 1955-го года, на пороге студии «Коламбиа Рекодс», появился странный молодой человек. Он был в зимнем пальто, берете, и кутался в шарф. С собой он принес бутылки с родниковой водой, набор полотенец, всевозможные пилюли и стул, высотой 35 сантиметров. Приняв лекарства, он подержал немного руки в горячей воде, а затем отрегулировал каждую ножку стула, и, напевая, отправился к инструменту. Через некоторое время на свет появилось одно из самых замечательных исполнений «Гольдберг-вариаций» Баха.
В одном из интервью Гульд заметил, что обычно начинает отделывать детали исполнения примерно за две недели до записи: «Иным это может показаться самоубийственным, но для меня — превосходно. Я обладаю способностью забывать часть проделанной мною работы — не ноты, конечно, не музыку, а свое личное толкование данного сочинения. Я могу, например, без труда записать 12 различных вариантов одной и той же сонаты Бетховена».
В чем же причина такого разнообразия замыслов? Пианист отвечает на этот вопрос так. «Образцы великой музыки уже многократно законсервированы для вечности в разных вариантах. „Что остается нам? Найти новый хитроумный прием, чтобы вновь пробудить к этой музыке интерес“. Однако при этом Гульд никогда не стремился к новизне ради эффекта и неукоснительно следовал некоторым правилам. Вот одно из них. „Я думаю, что существует нерушимый закон, касающийся исполнения Бетховена — постоянство темпа от начала до конца. Ритмическая строгость должна быть компенсирована разнообразием звукоизвлечения“. Я убежден, что ранние сонаты Бетховена, как и сонаты среднего периода, можно играть в неумолимо строгом, постоянном темпе».
Как и трактовки произведений, карьеру пианиста называют эксцентричной и вызывающей. На гастролях первые концерты Гульда в незнакомых городах проходили в полупустых залах. Но уже через неделю те же залы не могли вместить потрясенную публику. И вдруг, после триумфального успеха в 1964-м году в Чикаго, Гульд перестает выступать. Он уединяется в Торонто, говоря, что «концертирование потеряло для него смысл, изжило себя». вязи со слушателями порваны. В одном из своих эссе Гульд признаётся, что испытывает невероятный страх, замечая, что самая большая опасность одиночества — заблудиться».
Но он не заблудился в лабиринте одиночества. Нитью Ариадны для него была музыка. Гульд окружает себя уникальной звукозаписывающей аппаратурой и неутомимо экспериментирует.
В наше время звукозапись — совершенно обычное явление, каждый более или менее крупный исполнитель не однажды в своей жизни записывает те или иные произведения. Но никто не делает это так, как, уединившись в студии, делал Глен Гульд. Звукозапись стала для него новым искусством, которое отличается от концерта так же, как кино от театра. Он использовал монтаж. Однажды, записав восемь вариантов последней фуги из I тома «Хорошо темперированного клавира» Баха, он остался недоволен всеми восемью и создал девятый, смонтировав помпезную трактовку с более оживленной и свободной. Имя Баха вообще имело для него особое значение. «Бах стал для меня импульсом к занятиям музыкой, — признавался пианист, — Бах оказал, влияние на все мое музыкальное мышление. Быть может, порой я захожу слишком далеко в своем стремлении играть все, как — Баха…»